Announcing: BahaiPrayers.net

CHAPTER III
Глава III
THE DECLARATION OF The Báb'S MISSION
Объявление миссии Баба

The death of Siyyid Kazim was the signal for renewed activity on the part of his enemies. Athirst for leadership, and emboldened by his removal and the consequent dismay of his followers, they reasserted their claims and prepared to realise their ambitions. For a time, fear and anxiety filled the hearts of Siyyid Kazim's faithful disciples, but with the return of Mulla Husayn-i-Bushru'i from the highly successful mission with which he had been entrusted by his teacher, their gloom was dispelled.

Смерть сейида Казима послужила сигналом к возобновлению деятельности врагов. Жаждущие власти и ободренные его кончиной, которая навела уныние на его последователей, они снова предъявили свои претензии и решили осуществить свои амбиции. Некоторое время последователи сейида Казима были сильно встревожены и опасались за будущее. Но по возвращении Муллы Хусейна после того, как он весьма успешно выполнил возложенную на него задачу, их опасения рассеялись1.

It was on the first day of Muharram, in the year 1260 A.H., that Mulla Husayn came back to Karbila. He cheered and strengthened the disconsolate disciples of his beloved chief, reminded them of his unfailing promise, and pleaded for unrelaxing vigilance and unremitting effort in their search for the concealed Beloved. Living in the close neighbourhood of the house the Siyyid had occupied, he, for three days, was engaged continually in receiving visits from a considerable number of mourners who hastened to convey to him, as the leading representative of the Siyyid's disciples, the expression of their distress and sorrow. He afterwards summoned a group of his most distinguished and trusted fellow-disciples and enquired about the expressed wishes and the last exhortations of their departed leader. They told him that, repeatedly and emphatically, Siyyid Kazim had bidden them quit their homes, scatter far and wide, purge their hearts from every idle desire, and dedicate themselves to the quest of Him to whose advent he had so often alluded. "He told us," they said, "that the Object of our quest was nowrevealed. The veils that intervened between you and Him are such as only you can remove by your devoted search. Nothing short of prayerful endeavour, of purity of motive, of singleness of mind, will enable you to tear them asunder. Has not God revealed in His Book: `Whoso maketh efforts for Us, in Our ways will We guide them'?" "Why, then," Mulla Husayn observed, "have you chosen to tarry in Karbila? Why is it that you have not dispersed, and arisen to carry out his earnest plea?" "We acknowledge our failure," was their reply; "to your greatness we all bear witness. Such is our confidence in you, that if you claim to be the promised One, we shall all readily and unquestionably submit. We herein pledge our loyalty and obedience to whatever you bid us perform." "God forbid!" exclaimed Mulla Husayn. "Far be it from His glory that I, who am but dust, should be compared to Him who is the Lord of Lords! Had you been conversant with the tone and language of Siyyid Kazim, you never would have uttered such words. Your first obligation, as well as mine, is to arise and carry out, both in the spirit and in the letter, the dying message of our beloved chief." He arose instantly from his seat, and went directly to Mirza Hasan-i-Gawhar, Mirza Muhit, and other well-known figures among the disciples of Siyyid Kazim. To each and all he fearlessly delivered the parting message of his chief, emphasised the pressing character of their duty, and urged them to arise and fulfil it. To his plea they returned evasive and unworthy answers. "Our enemies," one of them remarked, "are many and powerful. We must remain in this city and guard the vacant seat of our departed chief." Another observed: "It is incumbent upon me to stay and care for the children whom the Siyyid has left behind." Mulla Husayn immediately recognised the futility of his efforts. Realising the degree of their folly, their blindness and ingratitude, he spoke to them no more. He retired, leaving them to their idle pursuits.

В первые дни мохаррама месяца в 1260-ом году Хиджры2 Мулла Хусейн вернулся в Карбилу. Первым долгом он приступил к ободрению и утешению опечаленных последователей возлюбленного вождя, он напомнил им его обещание, исполнение которого было неминуемо, он призывал их к неусыпной бдительности и к непоколебимому рвению в поисках сокрытого Возлюбленного. Наняв квартиру вблизи дома, где жил сейид Казим, он в течение трех дней был занят приемом людей, которые приходили к нему как к главному представителю сейида Казима для того, чтобы выразить свое соболезнование. Затем он пригласил к себе самых выдающихся учеников сейида и осведомился у них о последнем желании покойного вождя. Они сказали ему, что сейид неоднократно и настойчиво требовал от них покинуть свои дома, рассеяться повсюду, отрешиться от мирских вожделений и посвятить себя поискам Того, на пришествие Которого он так часто намекал.

- Он нам сказал, - заявили они, - "Тот, кого вы ищете, живет среди вас. Однако столько завес между вами и Им, что только благодаря усердному исследованию вы сможете разорвать их. Только старанием, молитвой, чистым побуждением, прямодушием вы сможете преодолеть эти препятствия. Не говорит ли Бог в Своей Книге: "Тех, которые ревностно подвизаются для Нас, Мы поведем по прямому пути нашему""3.

- Почему же тогда, - заметил Мулла Хусейн, - вы не покинули Карбилу? Почему не разошлись вы в разные стороны? Почему не воспрянули вы для исполнения его ревностного желания?

- Виноваты мы все, - был ответ, - ты для нас великий вождь. Мы так искренне верим тебе, что если ты объявишь себя обещанным Лицом, мы немедленно и без малейшего колебания уверуем в тебя. Мы даем тебе слово, что исполним все, что ты прикажешь.

- Боже упаси! - воскликнул Мулла Хусейн. - Сравнить меня, пылинку, с Господом господствующих?! Если бы вы были знакомы с тоном и языком сейида Казима, вы бы никогда не сказали подобных слов. Первым делом, держась духа и буквы выраженной им воли, мы должны воспрянуть для осуществления последнего желания возлюбленного вождя.

Сказав эти слова, он встал с места и немедленно отправился к мирзе Хасану Гоухару, мирзе Мухиту и другим известным последователям сейида Казима. Всем им он смело передал последнюю волю вождя, подчеркнул, насколько неотложна их обязанность и потребовал от них воспрянуть для исполнения этой обязанности. Но добился он лишь недостойных и уклончивых ответов. "Наши враги, - заметил один, - многочисленны и сильны, мы должны остаться в этом городе и охранять место, оставленное покойным вождем". "А я должен остаться здесь, - сказал другой, - и взять на себя заботу о детях, оставленных сейидом Казимом". Мулла Хусейн сразу понял, что его усилия напрасны, он убедился в их безрассудстве, слепоте и неблагодарности, так что, не сказав больше ни слова, он ушел и оставил их с их тщеславными устремлениями.

As the year sixty, the year that witnessed the birth of the promised Revelation, had just dawned upon the world, it would not seem inappropriate, at this juncture, to digress from our theme, and to mention certain traditions of Muhammadand of the imams of the Faith which bear specific reference to that year. Imam Ja'far, son of Muhammad, when questioned concerning the year in which the Qa'im was to be made manifest, replied as follows: "Verily, in the year sixty His Cause shall be revealed, and His name shall be noised abroad." In the works of the learned and far-famed Muhyi'd-Din-i-`Arabi, many references are to be found regarding both the year of the advent and the name of the promised Manifestation. Among them are the following: "The ministers and upholders of His Faith shall be of the people of Persia." "In His name, the name of the Guardian [`Ali] precedeth that of the Prophet [Muhammad]." "The year of His Revelation is identical with half of that number which is divisible by nine [2520]." Mirza Muhammad-i-Akhbari, in his poems relating to the year of the Manifestation,makes the following prediction: "In the year Ghars [the numerical value of the letters of which is 1260] the earth shall be illumined by His light, and in Gharasih [1265] the world shall be suffused with its glory. If thou livest until the year Gharasi [1270], thou shalt witness how the nations, the rulers, the peoples, and the Faith of God shall all have been renewed." In a tradition ascribed to the Imam `Ali, the Commander of the Faithful, it is likewise recorded: "In Ghars the Tree of Divine guidance shall be planted."

В связи с шестидесятым годом [Хиджры], то есть с годом зарождения обещанного Откровения, было бы уместно временно отклониться от темы и привести некоторые предания Мухаммада и Имамов Его Веры, где мы находим ясные указания на этот год. На вопрос относительно года появления Каима Имам Джафар, сын Мухаммада, ответил так: "Воистину, в шестидесятом году проявится Его Дело и распространится повсюду Его Слово". В трудах знаменитого ученого Мохьед-Дина Араби мы находим много упоминаний о годе пришествия и имени Божественного Проявления. Среди них приведем мы следующее: "У Каима несколько визирей, и все они персияне. Его имя состоит из имени Хранителя (Али), предшествующего имени Пророка (Мухаммада)". "Год Его Откровения выражается числом, равным половине наименьшего числа, которое делится на все девять цифр (2520)". В стихах мирзы Мухаммада Акбари мы находим следующее предсказание: "В году Гарс (численный эквивалент букв которого 1260) земля будет озарена Его светом, в году же Гарасе (1265) она будет озарена Его славой. Если ты оживешь до слова Гараси (1270), ты увидишь, как нации, правители, народы и религии Бога будут возрождены". В преданиях, которые приписываются Имаму Али, Повелителю правоверных, говорится: "В году Гарс Древо Божественного руководства будет посажено".

Mulla Husayn, having acquitted himself of the obligation he felt to urge and awaken his fellow-disciples, set out from Karbila for Najaf. With him were Muhammad-Hasan, his brother, and Muhammad-Baqir, his nephew, both of whom had accompanied him ever since his visit to his native town of Bushruyih, in the province of Khurasan. Arriving at the Masjid-i-Kufih, Mulla Husayn decided to spend forty days in that place, where he led a life of retirement and prayer. By his fasts and vigils he prepared himself for the holy adventure upon which he was soon to embark. In the exercise of these acts of worship, his brother alone was associated with him, while his nephew, who attended to their daily needs, observed the fasts, and in his hours of leisure joined them in their devotions.

Итак, Мулла Хусейн, освободив себя от обязанности, которая, по его мнению, состояло в ободрении и пробуждении друзей, отправился их Карбилы в Наджаф. С ним были его брат Мухаммад Хасан и его племянник Мухамма Багер, которые сопровождали его повсюду с того времени, как он посетил родной город Бошруе в провинции Хорасан. Прибыв в Масджид-и-Куфи [мечеть в городе Куфе], Мулла Хусейн решил провести здесь сорок дней в уединении и богослужении. Днем он постился, а ночью он бодрствовал и молился Богу, для того чтобы подготовить себя к священному делу, к которому он скоро должен был приступить. В этом богослужении принимал участие только его брат, а его племянник, обслуживавший их для обеспечения насущных потребностей, мог лишь поститься и в часы досуга присоединяться к ним в совершении молитв.

This cloistered calm with which they were surrounded was, after a few days, unexpectedly interrupted by the arrival of Mulla Aliy-i-Bastami, one of the foremost disciples of Siyyid Kazim. He, together with twelve other companions, arrived at the Masjid-i-Kufih, where he found his fellow-disciple Mulla Husayn immersed in contemplation and prayer. Mulla `Ali was endowed with such vast learning, and was so deeply conversant with the teachings of Shaykh Ahmad, that many regarded him as even superior to Mulla Husayn. On several occasions he attempted to enquire from Mulla Husayn as to his destination after the termination of the period of his retirement. Every time he approached him, he found him so wrapt in his devotions that he felt it impossible to venture a question. He soon decided to retire, like him, for forty days from the society of men. All his companions followed his example with the exception of three who acted as their personal attendants.

Тишина этого уединения была неожиданно нарушена прибытием муллы Али-и-Бастами, одного из выдающихся последователей сейида Казима. Он прибыл в Масджид-и-Куфи вместе с двенадцатью другими спутниками и нашел здесь Муллу Хусейна уединившимся для молитвы. Мулла Али Бастами обладал такими большими знаниями и был так прекрасно знаком с учением шейха Ахмада, что многие ставили его выше Муллы Хусейна. Неоднократно пытался он спросить Муллу Хусейна, что тот намерен предпринять по окончании уединения. Однако всякий раз, когда он подходил к нему, то находил его столь погруженным в молитву, что чувствовал себя неспособным помешать ему своим вопросом. Наконец он решил уединиться так же, как и Мулла Хусейн, в течение сорока дней. Все его спутники, кроме троих, на которых было возложено обслуживание товарищей для обеспечения насущных потребностей, последовали его примеру.

Immediately after the completion of his forty days' retirement, Mulla Husayn, together with his two companions, departed for Najaf. He left Karbila by night, visited on his way the shrine of Najaf, and proceeded directly to Bushihr, on the Persian Gulf. There he started on his holy quest after the Beloved of his heart's desire. There, for the first time, he inhaled the fragrance of Him who, for years, had led in that city the life of a merchant and humble citizen.There he perceived the sweet savours of holiness with which that Beloved's countless invocations had so richly impregnated the atmosphere of that city.

Мулла Хусейна немедленно по окончании своего сорокадневного уединения вместе с братом и племянником вернулся в Наджаф. Ночью он был проездом в Карбиле. Затем, посетив гробницу Наджафа, он отправился прямо в Бушир, расположенный на берегу Персидского залива. По прибытии в этот город он приступил к поискам Возлюбленного. Здесь впервые он вдохнул аромат Того, Кто в течение нескольких лет жил в этом самом городе и занимался торговлей. Здесь он ощутил благовоние святости, которым благодаря Ему была пропитана атмосфера города.

He could not, however, tarry longer in Bushihr. Drawn as if by a magnet which seemed to attract him irresistibly towards the north, he proceeded to Shiraz. Arriving at the gate of that city, he instructed his brother and his nephew to proceed directly to the Masjid-i-Ilkhani, and there to remain until his arrival. He expressed the hope that, God willing, he would arrive in time to join them in their evening prayer.

Однако он не мог надолго остановиться в Бушире. Словно какая-то магнитная сила притягивала его к северу, и он пустился в путь к Ширазу. По прибытии в Шираз, перед тем, как войти в город, он велел своему брату и своему племяннику отправиться прямо в мечеть Ильхани и ждать его там. Он обещал, что, если Богу будет угодно, он присоединится к ним ко времени вечерней молитвы.

On that very day, a few hours before sunset, whilst walking outside the gate of the city, his eyes fell suddenly upon a Youth of radiant countenance, who wore a green turban and who, advancing towards him, greeted him with a smile of loving welcome. He embraced Mulla Husayn with tender affection as though he had been his intimate and lifelong friend. Mulla Husayn thought Him at first to be a disciple of Siyyid Kazim who, on being informed of his approach to Shiraz, had come out to welcome him.

В этот же день, за несколько часов до заката солнца, он заметил Юношу прекрасной наружности, в зеленом тюрбане, Который подошел к нему и с приятной улыбкой на лице поклонился ему. Затем Он крепко обнял Муллу Хусейна, словно Мулла Хусейн был Его старым близким другом. Мулла Хусейн подумал сперва, что это один из последователей сейида Казима и что Он, узнав о его приближении к Ширазу, вышел ему навстречу.

Mirza Ahmad-i-Qazvini, the martyr, who on several occasions had heard Mulla Husayn recount to the early believers the story of his moving and historic interview with The Báb, related to me the following: "I have heard Mulla Husayn repeatedly and graphically describe the circumstances of that remarkable interview: `The Youth who met me outside the gate of Shiraz overwhelmed me with expressions of affection and loving-kindness. He extended to me a warm invitation to visit His home, and there refresh myself after the fatigues of my journey. I prayed to be excused, pleading that mytwo companions had already arranged for my stay in that city, and were now awaiting my return. "Commit them to the care of God," was His reply; "He will surely protect and watch over them." Having spoken these words, He bade me follow Him. I was profoundly impressed by the gentle yet compelling manner in which that strange Youth spoke to me. As I followed Him, His gait, the charm of His voice, the dignity of His bearing, served to enhance my first impressions of this unexpected meeting.

Касательно этого трогательного свидания мирза Ахмаде Казвини, мученик за Веру, передал мне следующие подробности, которые рассказывал Мулла Хусейн первым последователям Веры.

"Неоднократно и живописно Мулла Хусейн описывал подробности этого замечательного свидания:

"Я был просто поражен чрезвычайной добротой и неописуемой любезностью Юноши, с Которым я встретился за воротами Шираза. Он сердечно пригласил меня к Себе, предлагая мне отдохнуть после утомительного путешествия. Я попросил Его извинить меня, объяснив, что мои спутники уже устроились в городе и ожидают меня.

- Поручи их Божиему попечению, - был ответ. - Он, без сомнения, позаботится о них.

Затем Он предложил мне последовать за Ним. Любезный и одновременно властный тон, которым говорил этот изумительный Юноша, произвел на меня изумительное впечатление. Следуя за Ним, я все более и более восхищался Его походкой, Его очаровательным голосом и достоинством, с которым Он держал Себя.

"`We soon found ourselves standing at the gate of a house of modest appearance. He knocked at the door, which was soon opened by an Ethiopian servant. "Enter therein in peace, secure," were His words as He crossed the thresholdand motioned me to follow Him. His invitation, uttered with power and majesty, penetrated my soul. I thought it a good augury to be addressed in such words, standing as I did on the threshold of the first house I was entering in Shiraz, a city the very atmosphere of which had produced already an indescribable impression upon me. Might not my visit to this house, I thought to myself, enable me to draw nearer to the Object of my quest? Might it not hasten the termination of a period of intense longing, of strenuous search, of increasing anxiety, which such a quest involves? As I entered the house and followed my Host to His chamber, a feeling of unutterable joy invaded my being. Immediatelywe were seated, He ordered a ewer of water to be brought, and bade me wash away from my hands and feet the stains of travel. I pleaded permission to retire from His presence and perform my ablutions in an adjoining room. He refused to grant my request, and proceeded to pour the water over my hands. He then gave me to drink of a refreshing beverage, after which He asked for the samovar and Himself prepared the tea which He offered me.

Скоро мы очутились возле двери скромного домика. Он постучал в дверь, которую немедленно открыл слуга-эфиоп. "Войдите туда с миром и доверчиво"4, - сказал Он мне, переступая порог и приглашая меня последовать за Ним. Я был до глубины души тронут Его авторитетным и властным тоном. Я принял как хорошее предзнаменование эти слова, с которыми Он обратился ко мне в то время, как я находился на пороге первого дома, в который я входил в Ширазе, городе, атмосфера которого произвела на меня неописуемое впечатление. Возможно ли, чтобы посещение этого дома подвело меня ближе к цели? Положит ли оно конец периоду ревностного искания, томительного ожидания и возрастающего опасения? Когда, следуя за Ним, я вошел в этот дом, неописуемая радость овладела всей моей душой. Как только уселись мы, по Его распоряжению принесли рукомойник с тазом. Он предложил мне вымыть руки и ноги. Я попросил Его позволить мне пойти в соседнюю комнату, чтобы совершить омовение не в Его присутствии. Однако Он отказал мне в этой просьбе и Сам начал лить воду на мои руки. Затем Он угостил меня прохладительным напитком, после чего потребовал самовар и Сам приготовил и предложил мне чаю.

"`Overwhelmed with His acts of extreme kindness, I arose to depart. "The time for evening prayer is approaching," I ventured to observe. "I have promised my friends to join them at that hour in the Masjid-i-Ilkhani." With extreme courtesy and calm He replied: "You must surely have made the hour of your return conditional upon the will and pleasure of God. It seems that His will has decreed otherwise. You need have no fear of having broken your pledge." His dignity and self-assurance silenced me I renewed my ablutions and prepared for prayer. He, too, stood beside me and prayed. Whilst praying, I unburdened my soul, whichwas much oppressed, both by the mystery of this interview and the strain and stress of my search. I breathed this prayer: "I have striven with all my soul, O my God, and until now have failed to find Thy promised Messenger. I testify that Thy word faileth not, and that Thy promise is sure."

Пораженный Его необычайно вежливым поведением, я встал и хотел уйти.

- Скоро будет время вечерней молитвы, - осмелился я заметить. - Я обещал своим друзьям присоединиться к ним к этому времени в мечети Ильхани.

Чрезвычайно учтиво и спокойно Он ответил:

- Без сомнения, Вы поставили свое возвращение в зависимость от Божией воли. По-видимому, Им решено иначе. Так что не беспокойтесь за то, что не сдержали свое слово.

И Он сказал это так уверенно и с таким достоинством, что я вынужден был замолчать. Я совершил омовение и приступил к молитве. Он тоже начал молиться рядом со мной. Силой молитвы я хотел облегчить тяжесть своей души, обремененной таинственностью этого свидания и напряженными усилиями, приложенными мною к поискам Возлюбленного. Итак, я обращался к Богу с такими словами: "О Боже, от всей души я постарался, чтобы найти обещанного Посланника Твоего, но еще не достиг цели. Я свидетельствую, что слово Твое должно сбыться и обещание Твое непременно исполнится".

"`That night, that memorable night, was the eve preceding the fifth day of Jamadiyu'l-Avval, in the year 1260 A.H.It was about an hour after sunset when my youthful Host began to converse with me. "Whom, after Siyyid Kazim," He asked me, "do you regard as his successor and your leader?" "At the hour of his death," I replied, "our departed teacher insistently exhorted us to forsake our homes, to scatter far and wide, in quest of the promised Beloved. I have, accordingly, journeyed to Persia, have arisen to accomplish his will, and am still engaged in my quest." "Has your teacher," He further enquired, "given you any detailed indications as to the distinguishing features of the promised One?" "Yes," I replied, "He is of a pure lineage, is of illustrious descent, and of the seed of Fatimih. As to His age, He is more than twenty and less than thirty. He is endowed with innate knowledge. He is of medium height, abstains from smoking, and is free from bodily deficiency." He paused for a while and then with vibrant voice declared: "Behold, all these signs are manifest in Me!" He then considered each of the above-mentioned signs separately, and conclusively demonstrated that each and all were applicable to His person. I was greatly surprised, and politely observed: "He whose advent we await is a Man of unsurpassed holiness, and the Cause He is to reveal, a Cause of tremendous power. Many and diverse are the requirements which He who claims to be its visible embodiment must needs fulfil. How often has Siyyid Kazim referred to the vastness of the knowledge of the promised One! How often did he say: `My own knowledge is but a drop compared with that with which He has been endowed. All my attainments are but a speck of dust in the face of the immensity of His knowledge. Nay, immeasurable is the difference!'" No sooner had those words dropped from my lips than I found myself seized with fear and remorse, such as I could neither conceal nor explain. I bitterly reproved myself, and resolved at that very moment to alter my attitude and to soften my tone. I vowed to God that should my Host again refer to the subject, I would, with the utmost humility, answer and say: "If you be willing to substantiate your claim, you will most assuredly deliver me from the anxiety and suspense which so heavily oppress my soul. I shall truly be indebted to you for such deliverance." When I first started upon my quest, I determined to regard[Illustrations: VIEWS OF THE UPPER ROOM OF The Báb'S HOUSE IN SHIRAZ WHERE HE DECLARED HIS MISSION.]the two following standards as those whereby I could ascertain the truth of whosoever might claim to be the promised Qa'im. The first was a treatise which I had myself composed, bearing upon the abstruse and hidden teachings propounded by Shaykh Ahmad and Siyyid Kazim. Whoever seemed to me capable of unravelling the mysterious allusions made in that treatise, to him I would next submit my second request, and would ask him to reveal, without the least hesitation or reflection, a commentary on the Surah of Joseph, in a style and language entirely different from the prevailing standards of the time. I had previously requested Siyyid Kazim, in private, to write a commentary on that same Surah, which he refused, saying: "This is, verily, beyond me. He, that great One, who comes after me will, unasked, reveal it for you. That commentary will constitute one of the weightiest testimonies of His truth, and one of the clearest evidences of the loftiness of His position."

Это достопамятное событие произошло накануне пятого джамадиёл-аваля 1260-го года Хиджры5. Спустя примерно час после заката солнца Юноша приступил к беседе со мной.

- После сейида Казима, - начал Он, - кого вы считаете его преемником и вашим вождем?

- Уходя от нас, - ответил я, - наш покойный учитель настоятельно требовал от нас покинуть наши дома и рассеяться повсюду в поисках обещанного Возлюбленного. И вот, желая исполнить его волю, я приехал в Персию, где все еще продолжаю свои поиски.

- Определил ли ваш учитель, - осведомился Он, - каковы характерные черты обещанного Лица?

- Да, - ответил я. - Он знатного происхождения, из потомков Фатими. Ему больше двадцати и меньше тридцати лет. Он обладает Божественными знаниями. Он среднего роста, не курит и не имеет никаких физических недостатков.

После минутной паузы властным тоном Он обратился ко мне:

- Взгляни, все эти знаки соединились во Мне!

Затем, рассматривая в отдельности упомянутые признаки, Он доказал мне, что все они присутствуют в Нем. Я был сильно изумлен и учтиво заметил:

- Ожидаемое нами Лицо является Человеком недостижимой святости, и Дело, которое будет проявлено Им, обладает сверхъестественной силой. Много еще других требований, которым Он должен удовлетворять в совершенстве. Покойный сейид Казим неоднократно упоминал необъятные знания обещанного Лица. Как часто говорил он: "Все, что я знаю - лишь капля в сравнении с тем, чем Он владеет. Все мои знания - лишь пылинка перед Его необъятными знаниями. Да, неизмеримо сие различие!"

Едва я произнес эти слова, как почувствовал себя охваченным чувством страха и угрызений совести, чего я не мог ни утаить, ни объяснить. Сильно упрекнув себя, я решил вести себя иначе и говорить более мягким тоном. Я поклялся в душе, что если Он еще раз заговорит на эту тему, я весьма скромно скажу Ему: "Если Вы докажете обоснованность Вашего заявления, Вы избавите меня от беспокойства и волнения, которыми охвачена моя душа, и я был бы искренне обязан Вам за это спасение". С того времени, как я начал свои исследования, я считал, что обещанный Каим должен в доказательство Своей правоты исполнить два условия. Первым условием было то, что Он должен быть способен объяснить сложные пункты в учении шейха Ахмада и сейида Казима, пункты, упомянутые мною в брошюре, которая была написана мною же по этому поводу. Вторым условием было попросить Его без малейшего колебания или предварительного размышления написать комментарий к суре [главе Корана] "Иосиф" в стиле, превосходящем все написанное до того времени. Я еще раньше, будучи наедине с сейидом Казимом, попросил его написать мне комментарий к суре "Иосиф". Однако он отказал мне, заявив: "Это выше моего понимания. Тот великий Человек, Который придет после меня, откроет тебе это еще до того, как ты успеешь попросить Его. И этот комментарий будет одним из самых веских доказательств Его правоты и одновременно будет свидетельствовать о высоте Его положения"6.

"`I was revolving these things in my mind, when my distinguished Host again remarked: "Observe attentively. Might not the Person intended by Siyyid Kazim be none other than I?" I thereupon felt impelled to present to Him a copy of the treatise which I had with me. "Will you," I asked Him, "read this book of mine and look at its pages with indulgent eyes? I pray you to overlook my weaknesses and failings." He graciously complied with my wish. He opened the book, glanced at certain passages, closed it, and began to address me. Within a few minutes He had, with characteristic vigour and charm, unravelled all its mysteries and resolved all its problems. Having to my entire satisfaction accomplished, within so short a time, the task I had expected Him to perform, He further expounded to me certain truths which could be found neither in the reported sayings of the imams of the Faith nor in the writings of Shaykh Ahmad and Siyyid Kazim. These truths, which I had never heard before, seemed to be endowed with refreshing vividness and power. "Had you not been My guest," He afterwards[Illustrations: HIS BEDCHAMBER. HIS MOTHER'S ROOM. HIS SITTING ROOM. VIEWS OF The Báb'S HOUSE IN SHIRAZ.]observed, "your position would indeed have been a grievous one. The all-encompassing grace of God has saved you. It is for God to test His servants, and not for His servants to judge Him in accordance with their deficient standards. Were I to fail to resolve your perplexities, could the Reality that shines within Me be regarded as powerless, or My knowledge be accused as faulty? Nay, by the righteousness of God! it behoves, in this day, the peoples and nations of both the East and the West to hasten to this threshold, and here seek to obtain the reviving grace of the Merciful. Whoso hesitates will indeed be in grievous loss. Do not the peoples of the earth testify that the fundamental purpose of their creation is the knowledge and adoration of God? It behoves them to arise, as earnestly and spontaneously as you have arisen, and to seek with determination and constancy their promised Beloved." He then proceeded to say: "Now is the time to reveal the commentary on the Surah of Joseph." He took up His pen and with incredible rapidity revealed the entire Surah of Mulk, the first chapter of His commentary on the Surah of Joseph. The overpowering effect of the manner in which He wrote was heightened by the gentle intonation of His voice which accompanied His writing. Not for one moment did He interrupt the flow of the verses which streamed from His pen. Not once did He pause till the Surah of Mulk was finished. I sat enraptured by the magic of His voice and the sweeping force of His revelation. At last I reluctantly arose from my seat and begged leave to depart. He smilingly bade me be seated, and said: "If you leave in such a state, whoever sees you will assuredly say: `This poor youth has lost his mind.'" At that moment the clock registered two hours and eleven minutes after sunset. That night, the eve of the fifth day of Jamadiyu'l-Avval, in the year 1260 A.H., corresponded with the eve preceding the sixty-fifth day after Naw-ruz, which was also the eve of the sixth day of Khurdad, of the year Nahang. "This night," He declared, "this very hour will, in the days to come, be celebrated as one of the greatest and most significant of all festivals. Render thanksto God for having graciously assisted you to attain your heart's desire, and for having quaffed from the sealed wine of His utterance. `Well is it with them that attain thereunto.'"

Я был погружен в эти думы, когда Он снова заговорил:

- Подумайте хорошо. Возможно ли, чтобы Тот, Кого имел в виду сейид Казим, был кто-нибудь иной, а не Я?

В это время я почувствовал побуждение представить Ему брошюру, которую я имел при себе.

- Могу ли попросить Вас, - сказал я, - просмотреть мою книгу и прочесть несколько страниц? Простите мне мою слабость, я виноват перед Вами.

По Своей милости Он согласился и, взяв у меня книгу, просмотрел несколько страниц, затем закрыл ее и начал объяснять мне. В течение нескольких минут Он с характерным для Него красноречием открыл мне все ее тайны и разрешил все ее вопросы. После того, как Он столь быстро исполнил мое желание и я был совершенно удовлетворен, Он приступил к изложению некоторых истин, которые нельзя было найти ни в изречениях Имамов, ни в произведениях шейха Ахмада или сейида Казима. Это были истины, о которых я совсем не слышал до этого времени и, казалось, они обладали какой-то возрождающей силой и оживляющим влиянием.

- Не будь Вы моим гостем, - заметил Он, - тяжким было бы Ваше положение. Всеобъемлющая милость Господа спасла Вас. Ведь Бог должен испытывать Своих рабов, а не рабы, мерила которых несовершенны, могут позволить себе судить о Нем. Если бы Я не разрешил Ваших затруднений, возникли бы сомнения в истине, сияющей во Мне, и были бы сочтены несовершенными Мои знания? Нет, клянусь Богом! В сей День нации и народы как Запада, так и Востока должны обратиться ко Мне и через Мое посредство добиться милости Божией. Кто поколеблется, понесет тяжкую потерю. Не считают ли все народы земли основной целью Творения познание Бога и поклонение Ему? Следовательно, подобает всем воспрянуть так же искренне и ревностно, как вы, и с твердым и непоколебимым решением искать Возлюбленного.

Затем Он сказал:

- Теперь пора написать комментарий к суре "Иосиф".

Он взял перо и с невероятной быстротой открыл Сурат-уль-Мульк, то есть первую часть Своего комментария. Когда Он открывал Свои стихи, Он пел замечательно нежным голосом, и это придавало еще больший эффект изумительной манере, которой Он писал. Без малейшей паузы или минутного перерыва Он продолжал писать этот комментарий, пока, наконец, не закончил его полностью. А я сидел и восхищался Его чудесным голосом и стремительной силой Его Откровения. В конце концов я встал со своего места и попросил Его позволить мне уйти. Улыбаясь, Он приказал мне присесть и сказал:

- Если Вы выйдете в таком состоянии, всякий, кто увидит Вас, скажет: "Бедный юноша потерял рассудок".

В это время часы показывали два часа одиннадцать минут после заката солнца7. Это было накануне пятого джамадий-ул-авваля 1260 года, то есть накануне шестьдесят пятого дня после Нау-Руза, или накануне шестого хордада года Наханг.

- Эта ночь, - изрек Он, - этот час будут одним из величайших праздников. Воздайте благодарность Богу за то, что, по милости Своей, помог Он Вам достичь цели и испить из чаши запечатанное вино Его изречения: "Благо тому, кто удостоится этой чести"8.

"`At the third hour after sunset, my Host ordered the dinner to be served. That same Ethiopian servant appeared again and spread before us the choicest food. That holy repast refreshed alike my body and soul. In the presence of my Host, at that hour, I felt as though I were feeding upon the fruits of Paradise. I could not but marvel at the manners and the devoted attentions of that Ethiopian servant whose very life seemed to have been transformed by the regenerating influence of his Master. I then, for the first time, recognised the significance of this well-known traditional utterance ascribed to Muhammad: "I have prepared for the godly and righteous among My servants what eye hath seen not, ear heard not, nor human heart conceived." Had my youthful Host no other claim to greatness, this were sufficient---that He received me with that quality of hospitality and loving-kindness which I was convinced no other human being could possibly reveal.

В три часа после заката солнца Он распорядился подать ужин. Тот же самый слуга-эфиоп появился снова и принес нам самую вкусную пищу. Эта священная пища подкрепила как мое тело, так и мою душу. В Его присутствии я словно вкушал чистейшие райские плоды. Я прямо восхищался манерами и преданностью этого слуги-эфиопа, жизнь которого, казалось, была преобразована возрождающим влиянием его Хозяина. Здесь я впервые понял значение известного предания, приписываемого Мухаммаду: "Набожным и праведным среди Моих рабов Я уготовал то, что никто не видел и не слышал и чего не постигло ни одно человеческое сердце". Если бы у этого Юноши не было другого доказательства Его величия, для меня лично были бы достаточны Его гостеприимство и любезность, на подобные которым никто, кроме Него, не был способен, и в этом я нисколько не сомневался.

"`I sat spellbound by His utterance, oblivious of time and of those who awaited me. Suddenly the call of the muadhdhin, summoning the faithful to their morning prayer, awakened me from the state of ecstasy into which I seemed to have fallen. All the delights, all the ineffable glories, which the Almighty has recounted in His Book as the priceless possessions of the people of Paradise--these I seemed to be experiencing that night. Methinks I was in a place of which it could be truly said: "Therein no toil shall reach us, and therein no weariness shall touch us"; "No vain discourse shall they hear therein, nor any falsehood, but only the cry, `Peace! Peace!'"; "Their cry therein shall be, `Glory be to Thee, O God!' and their salutation therein, `Peace!' And the close of their cry, `Praise be to God, Lord of all creatures!'"

Зачарованный Его изречениями, забыв своих спутников, давно уже ожидавших меня, и не замечая, как проходит время, я продолжал сидеть у Него до того времени, пока вдруг голос муэдзина, призывающего верующих к утренней молитве, не вывел меня из состояния исступленного восторга, в котором я находился. В эту ночь я испытал все радости и неописуемые блаженства, которые Бог определил в Своей Книге райским жителям. Казалось, я находился в таком месте, о котором можно сказать: "Там ничего утомительного не будет для нас, там вовсе не придется утруждаться нам"; "Там не услышат они ни пустых слов, ни лжи, а только возглас: "Мир! Мир!"" "Их клич - "Слава Тебе, Господи", их привет - "Мир!" и их заключительный клич - "Хвала Богу, Господу всех творений""9.

"`Sleep had departed from me that night. I was enthralled by the music of that voice which rose and fell as Hechanted; now swelling forth as He revealed verses of the Qayyumu'l-Asma, again acquiring ethereal, subtle harmonies as He uttered the prayers He was revealing. At the end of each invocation, He would repeat this verse: "Far from the glory of thy Lord, the All-Glorious, be that which His creatures affirm of Him! And peace be upon His Messengers! And praise be to God, the Lord of all beings!"

В эту ночь у меня не слипались глаза. Я был зачарован музыкой Его голоса, который Он попеременно то повышал, то понижал в то время, как открывал стихи10 Кайум-уль-Асма11. В конце каждого стиха, обращенного к Богу, он повторял следующий стих из Корана: "Хвала Богу, Господу твоему, не имеющего того, что приписывают они ему! Мир посланникам Его. Слава Богу, Господу миров!"12

"`He then addressed me in these words: "O thou who art the first to believe in Me! Verily I say, I am The Báb, the Gate of God, and thou art The Bábu'l-Bab, the gate of that Gate. Eighteen souls must, in the beginning, spontaneously and of their own accord, accept Me and recognise the truth of My Revelation. Unwarned and uninvited, each of these must seek independently to find Me. And when their number is complete, one of them must needs be chosen to accompany Me on My pilgrimage to Mecca and Medina. There I shall deliver the Message of God to the Sharif of Mecca. I then shall return to Kufih, where again, in the Masjid of that holy city, I shall manifest His Cause. It is incumbent upon you not to divulge, either to your companions or to any other soul, that which you have seen and heard. Be engaged in the Masjid-i-Ilkhani in prayer and in teaching. I, too, will there join you in congregational prayer. Beware lest your attitude towards Me betray the secret of your faith. You should continue in this occupation and maintain this attitude until our departure for Hijaz. Ere we depart, we shall appoint unto each of the eighteen souls his special mission, and shall send them forth to accomplish their task. We shall instruct them to teach the Word of God and to quicken the souls of men." Having spoken these words to me, He dismissed me from His presence. Accompanying[Illustrations: ORIGINAL WINDOW SASH AND DOOR. STEPS LEADING TO THE DECLARATION CHAMBER. ENTRANCE. VIEWS OF The Báb'S HOUSE IN SHIRAZ WHERE HE DECLARED HIS MISSION.]me to the door of the house, He committed me to the care of God.

Затем Он обратился ко мне со словами:

- О ты, первый, кто уверовал в Меня! Истинно говорю Я, Я - Баб, Врата Божии, а ты - Баб-уль-Баб, врата этих Врат. Сперва восемнадцать лиц должны добровольно принять Меня и признать истину Моего Откровения. Не будучи предварительно осведомленными или приглашенными, они самостоятельно должны найти Меня. После этого один из них будет избран Мной для того, чтобы сопровождать Меня во время паломничества в Мекку и Медину. Там Я объявлю шерифу Мекки Повеление Божие. Затем Я вернусь в Куфу, где еще раз в мечети этого святого города Я провозглашу Дело Божие. Ты же не должен говорить о том, что видел и слышал, ни твоим спутникам, ни кому бы то ни было другому. Останься в мечети Ильхани и займись обучением и молитвой. Во время общей молитвы Я буду с тобой. Остерегайся, как бы своим поведением по отношению ко Мне ты не выдал тайны своей веры. Так ты будешь вести себя и продолжать свои занятия до того времени, пока мы не отправимся в Хиджаз. Перед отъездом Я дам каждому из этих восемнадцати последователей особые поручения и отправлю их в разные стороны для выполнения возложенных на них обязанностей. Я дам им необходимые указания о том, как они должны проповедовать Слово Божие и пробудить спящие души людей.

После этих слов я был отпущен Им. И, проводив меня до двери, Он поручил меня попечению Бога.

"`This Revelation, so suddenly and impetuously thrust upon me, came as a thunderbolt which, for a time, seemed to have benumbed my faculties. I was blinded by its dazzling splendour and overwhelmed by its crushing force. Excitement, joy, awe, and wonder stirred the depths of my soul. Predominant among these emotions was a sense of gladness and strength which seemed to have transfigured me. How feeble and impotent, how dejected and timid, I had felt previously! Then I could neither write nor walk, so tremulous were my hands and feet. Now, however, the knowledge of His Revelation had galvanised my being. I felt possessed of such courage and power that were the world, all its peoples and its potentates, to rise against me, I would, alone and undaunted, withstand their onslaught. The universe seemed but a handful of dust in my grasp. I seemed to be the Voice of Gabriel personified, calling unto all mankind: "Awake, for lo! the morning Light has broken. Arise, for His Cause is made manifest. The portal of His grace is open wide; enter therein, O peoples of the world! For He who is your promised One is come!"

Это Откровение, столь внезапное и могучее, поразило меня словно ударом молнии и притупило на время мои способности13. Я был поражен его изумительной силой, и глаза мои словно были ослеплены его сияющим блеском. В общем, я переживал какое-то восторженное состояние и ощущал новые силы, которыми, казалось, я был совершенно преобразован. Каким слабым, бессильным, робким и угнетенным чувствовал я себя прежде. Я как будто не мог ни писать, ни ходить, так дрожали у меня руки и ноги. И вдруг словно все мое существо было воспламенено познанием Его Откровения. И я чувствовал, что приобрел столько сил и смелости, что если бы весь мир, все его народы и властители восстали против меня, я бы выдержал все их нападения один и без малейшего страха. Вселенная показалась мне пригоршней праха в моих руках. Я чувствовал себя воплощением Гавриила, призывающего человечество: "Проснитесь, ибо утренняя заря взошла. Воспряньте, ибо Дело Божие проявлено. Открылись врата его милости; войдите, о народы мира! Ибо пришел Тот, Кто был обещан вам!"

"`In such a state I left His house and joined my brother and nephew. A large number of the followers of Shaykh Ahmad, who had heard of my arrival, had gathered in the Masjid-i-Ilkhani to meet me. Faithful to the directions of my newly found Beloved, I immediately set myself to carry out His wishes. As I began to organise my classes and perform my devotions, a vast concourse of people gathered gradually about me. Ecclesiastical dignitaries and officials of the city also came to visit me. They marvelled at the spirit which my lectures revealed, unaware that the Sourcewhence my knowledge flowed was none other than He whose advent they, for the most part, were eagerly awaiting.

В таком состоянии я покинул Его дом и пришел к брату и племяннику своему. Многие из последователей шейха Ахмада, узнав о моем прибытии, собрались в мечети Ильхани, чтобы увидеться со мной. Верный указаниям, полученным от вновь обретенного Возлюбленного, я немедленно приступил к исполнению Его пожеланий. Я начал организовывать классы и занялся богослужением. Постепенно вокруг меня собралось много людей. Духовные лица и чиновники города тоже приходили посетить меня. Они восхищались моими знаниями, не замечая того, что единственным их источником был Тот, пришествия Которого с нетерпением ожидало большинство из них.

"`During those days I was, on several occasions, summoned by The Báb to visit Him. He would send at night-time that same Ethiopian servant to the masjid, bearing to me His most loving message of welcome. Every time I visited Him, I spent the entire night in His presence. Wakeful until the dawn, I sat at His feet fascinated by the charm of His utterance and oblivious of the world and its cares and pursuits. How rapidly those precious hours flew by! At daybreak I reluctantly withdrew from His presence. How eagerly in those days I looked forward to the approach of the evening hour! With what feelings of sadness and regret I beheld the dawning of day! In the course of one of these nightly visits, my Host addressed me in these words: "To-morrow thirteen of your companions will arrive. To each of them extend the utmost loving-kindness. Leave them not to themselves, for they have dedicated their lives to the quest of their Beloved. Pray to God that He may graciously enable them to walk securely in that path which is finer than a hair and keener than a sword. Certain ones among them will be accounted, in the sight of God, as His chosen and favoured disciples. As to others, they will tread the middle way. The fate of the rest will remain undeclared until the hour when all that is hidden shall be made manifest."

В те дни я несколько раз был вызван Им. Он отправлял того же самого слугу-эфиопа с поручением передать мне Его любезное приглашение. И каждый раз я проводил у Него всю ночь. Бодрствуя до рассвета, я сидел у Него, зачарованный Его изречениями, совершенно забыв все мирские заботы и стремления. Как быстро проходили эти драгоценные часы! На рассвете я расставался с Ним против желания. С каким нетерпением я ждал в те дни наступления ночи и как печально мне было на рассвете! Однажды ночью Он обратился ко мне с такими словами:

- Завтра придут тринадцать твоих друзей. Будь с ними как можно любезнее. Не покидай их, ибо они посвятили всю свою жизнь поискам Возлюбленного. Молись Богу, чтоб Он стал их руководителем на пути, который острее сабли и тоньше волоса. Некоторые из них будут Его избранными и любимыми последователями, другие пойдут по срединному пути. Судьба же остальных останется неизвестной до того времени, когда проявится все, что еще скрыто14.

"`That same morning, at sunrise, soon after my return from the home of The Báb, Mulla Aliy-i-Bastami, accompanied by the same number of companions as indicated to me, arrived at the Masjid-i-Ilkhani. I immediately set about to provide the means for their comfort. One night, a few days after their arrival, Mulla `Ali, as the spokesman of his companions, gave vent to feelings which he could no longer repress. "You know well," he said, "how great is our confidence in you. We bear you such loyalty that if you should claim to be the promised Qa'im we would all unhesitatingly submit. Obedient to your summons, we have forsaken ourhomes and have gone forth in search of our promised Beloved. You were the first to set us all this noble example. We have followed in your footsteps. We have determined not to relax in our efforts until we find the Object of our quest. We have followed you to this place, ready to acknowledge whomsoever you accept, in the hope of seeking the shelter of His protection and of passing successfully through the tumult and agitation that must needs signalise the last Hour. How is it that we now see you teaching the people and conducting their prayers and devotions with the utmost tranquillity? Those evidences of agitation and expectancy seem to have vanished from your countenance. Tell us, we beseech you, the reason, that we too may be delivered from our present state of suspense and doubt." "Your companions," I gently observed, "may naturally attribute my peace and composure to the ascendancy which I seem to have acquired in this city. The truth is far from that. The world, I assure you, with all its pomp and seductions, can never lure away this Husayn of Bushruyih from his Beloved. Ever since the beginning of this holy enterprise upon which I have embarked, I have vowed to seal, with my life-blood, my own destiny. For His sake I have welcomed immersion in an ocean of tribulation. I yearn not for the things of this world. I crave only the good pleasure of my Beloved. Not until I shed my blood for His name will the fire that glows within me be quenched. Please God you may live to witness that day. Might not your companions have thought that, because of the intensity of his longing and the constancy of his endeavours, God has, in His infinite mercy, graciously deigned to unlock before the face of Mulla Husayn the Gate of His grace, and, wishing, according to His inscrutable wisdom, to conceal this fact, has bidden him engage in such pursuits?" These words stirred the soul of Mulla `Ali. He at once perceived their meaning. With tearful eyes he entreated me to disclose the identity of Him who had turned my agitation into peace and converted my anxiety into certitude. "I adjure you," he pleaded, "to bestow upon me a portion of that holy draught which the Hand of mercy has given you to drink, for it will assuredly allay my thirst, and ease the pain of longing in my heart." "Beseech me not,"I replied, "to grant you this favour. Let your trust be in Him, for He will surely guide your steps, and appease the tumult of your heart."'"

На рассвете, когда я вернулся из Его дома, не много прошло времени, как согласно Его предсказанию в мечеть Ильхани прибыл мулла Али Бастами вместе с тринадцатью друзьями. Я немедленно приступил к помощи им, чтобы обеспечить им необходимые удобства. Однажды ночью, через определенное время после их прибытия, мулла Али Бастами, выражая думы своих друзей, излил все свои чувства, которые он не мог более утаивать в душе.

- Ты прекрасно знаешь, - сказал он, - как велико наше доверие тебе. Так глубоко мы верим тебе, что если бы ты объявил себя обещанным Каимом, мы бы немедленно покорились тебе. Следуя твоим указаниям, мы покинули наши дома и приступили к поискам Возлюбленного. Ты первым подал пример, и мы последовали за тобой. Мы твердо решены продолжать наши усилия до того времени, пока не достигнем цели. Сюда мы последовали за тобой, готовые принять всякого, кого примешь ты, чтобы найти убежище под Его покровительством и успешно пройти испытания последнего Часа. Что-то ты не волнуешься и не беспокоишься, как раньше. Мы умоляем тебя объяснить нам причину, - быть может, и нас ты избавишь от этих сомнений и волнений.

- Твои друзья, - вежливо заметил я, - могут приписать мое спокойствие тому, что я приобрел большое влияние и славу в этом городе. Однако это вовсе не так. Я уверяю тебя, что весь мир, со всеми своими соблазнами, не может отдалить Муллу Хусейна Бушруйе от его Возлюбленного. С того времени, как я предпринял это священное дело, я поклялся пожертвовать на Его пути своей жизнью. Ради Него я принял все невзгоды и бедствия. Мирские дела не занимают меня. Я жажду лишь исполнения Его желаний. И огонь, который горит во мне, не угаснет, пока кровь моя не будет пролита во имя любви к Нему. Не могут ли твои друзья предположить, что благодаря непреодолимому желанию Муллы Хусейна и его упорному труду Бог, по Своей необъятной милости, открыл ему Врата Своего милосердия и, желая, по Своей непостижимой мудрости, скрыть этот факт, предписал ему подобное поведение?

Эти слова глубоко тронули муллу Али. Он сразу понял их значение. Со слезами на глазах он начал умолять меня назвать по имени Того, Кто вывел меня из взволнованного состояния и рассеял мои сомнения. - Заклинаю тебя, - умолял он, - дай мне тоже испить из чаши, которую Рука милосердия подала тебе, ибо этот священный напиток утолит мою жажду и успокоит мое страдающее сердце.

- Поделиться с тобою этой милостью я не могу, - ответил я. - Доверься Богу, ибо Он немедленно наставит тебя на путь истины и успокоит твое взволнованное сердце"".

Mulla `Ali hastened to his companions and acquainted them with the nature of his conversation with Mulla Husayn. Ablaze with the fire which the account of that conversation had kindled in their hearts, they immediately dispersed, and, seeking the seclusion of their cells, besought, through fasting and prayer, the early removal of the veil that intervened between them and the recognition of their Beloved. They prayed while keeping their vigils: "O God, our God! Thee only do we worship, and to Thee do we cry for help. Guide us, we beseech Thee, on the straight Path, O Lord our God! Fulfil what Thou hast promised unto us by Thine Apostles, and put us not to shame on the Day of Resurrection. Verily, Thou wilt not break Thy promise."

Мулла Али пошел к друзьям и передал им свой разговор с Муллой Хусейном. Это известие воспламенило их сердца, так что, как только они услышали его слова, то разошлись по своим комнатам, где уединились, чтобы поститься и молиться до той поры, когда разорвется завеса между ними и Возлюбленным. "О Господи Боже наш, - бодрствуя, молились они, - Тебе одному мы поклоняемся и к Тебе одному мы взываем о помощи. Веди нас прямым Путем, умоляем Тебя, о Господи! Исполни обещание, которое дал Ты нам через посредство Твоих апостолов, и не пожелай нам позора в День Воскресения. Воистину, ты не нарушаешь Своего обещания".

On the third night of his retirement, whilst wrapt in prayer, Mulla Aliy-i-Bastami had a vision. There appeared before his eyes a light, and, lo! that light moved off before him. Allured by its splendour, he followed it, till at last it led him to his promised Beloved. At that very hour, in the mid-watches of the night, he arose and, exultant with joy and radiant with gladness, opened the door of his chamber and hastened to Mulla Husayn. He threw himself into the arms of his revered companion. Mulla Husayn most lovingly embraced him and said: "Praise be to God who hath guided us hither! We had not been guided had not God guided us!"

В третью ночь своего уединения погруженному в молитвы мулле Али показалось, что перед его глазами движется свет, и он, завлеченный этим светом, последовал за ним, пока не достиг наконец обещанного Возлюбленного. И в этот полуночный час он немедленно встал, сияющий от радости и восторга, открыл дверь своей комнаты, отправился прямо к Мулле Хусейну и бросился ему в объятья. Мулла Хусейн крепко обнял его и сказал:

- Слава Тебе, Господи! Ты повел нас Своим путем. Если бы Ты не наставил нас на путь истины, мы бы не нашли Его!

That very morning, at break of day, Mulla Husayn, followed by Mulla `Ali, hastened to the residence of The Báb. At the entrance of His house they met the faithful Ethiopian servant, who immediately recognised them and greeted them in these words: "Ere break of day, I was summoned to the presence of my Master, who instructed me to open the door of the house and to stand expectant at its threshold. `Two guests,' He said, `are to arrive early this morning. Extend to them in My name a warm welcome. Say to them from Me: "Enter therein in the name of God."'"

Утром на рассвете Мулла Хусейн в сопровождении муллы Али отправился к Бабу. У входа в дом стоял Его верный слуга-эфиоп, который встретил их со словами:

- Перед рассветом Хозяин вызвал меня и приказал открыть дверь и ждать вас на пороге. "Сегодня рано утром у Меня будут двое гостей, - сказал Он мне. - Передай им Мой горячий привет и скажи им с Моей стороны: "Войдите во имя Бога"".

The first meeting of Mulla `Ali with The Báb, which was analogous to the meeting with Mulla Husayn, differed only in this respect, that whereas at the previous meeting theproofs and testimonies of The Báb's mission had been critically scrutinised and expounded, at this one all argument had been set aside and nothing but the spirit of intense adoration and of close and ardent fellowship prevailed. The entire chamber seemed to have been vitalised by that celestial potency which emanated from His inspired utterance. Everything in that room seemed to be vibrating with this testimony: "Verily, verily, the dawn of a new Day has broken. The promised One is enthroned in the hearts of men. In His hand He holds the mystic cup, the chalice of immortality. Blessed are they who drink therefrom!"

Первое свидание муллы Али с Бабом было подобно Его свиданию с Муллой Хусейном, с той разницей, что на первом свидании Бабу пришлось изложить Мулле Хусейну Свои доводы и доказательства и растолковать ему Свое учение, в то время как на этом свидании не потребовалось никакой аргументации и мулла Али представился Ему как ревностный последователь и пламенный поклонник. Казалось, вся атмосфера этой комнаты была оживлена небесной силой, исходящей от Его изречений. Словно все в этой комнате говорило на своем языке: "Воистину, взошла заря нового Дня. Обещанный царит в сердцах людей. В Своей руке Он держит чудесный кубок, чашу бессмертия. Благословен тот, кому суждено испить из этой чаши!"

Each of the twelve companions of Mulla `Ali, in his turn and by his own unaided efforts, sought and found his Beloved. Some in sleep, others in waking, a few whilst in prayer, and still others in their moments of contemplation, experienced the light of this Divine Revelation and were led to recognise the power of its glory. After the manner of Mulla `Ali, these, and a few others, accompanied by Mulla Husayn, attained the presence of The Báb and were declared "Letters of the Living." Seventeen Letters were gradually enrolled in the preserved Tablet of God, and were appointed as the chosen Apostles of The Báb, the ministers of His Faith, and the diffusers of His light.

Каждый из двенадцати друзей муллы Али, в свою очередь, своими собственными усилиями, без чьей-либо помощи нашел своего Возлюбленного. Одни во сне, другие наяву, иные во время молитвы и некоторые силой Божественного вдохновения заметили свет Божественного Откровения и покорились его силе и славе. Как мулла Али, все они, а также и некоторые другие, были приведены Муллой Хусейном и представлены Бабу, который объявил их Буквами Живущего. Имена семнадцати Букв постепенно были занесены на охраняемую Божественную скрижаль, они были объявлены избранными апостолами Баба, проповедниками Его Веры и распространителями Его света.

One night, in the course of His conversation with Mulla Husayn; The Báb spoke these words: "Seventeen Letters have thus far enlisted under the standard of the Faith of God. There remains one more to complete the number. These Letters of the Living shall arise to proclaim My Cause and to establish My Faith. To-morrow night the remaining Letter will arrive and will complete the number of My chosen disciples." The next day, in the evening hour, as The Báb, followed by Mulla Husayn, was returning to His home, there appeared a youth dishevelled and travel-stained. He approached Mulla Husayn, embraced him, and asked him whether he had attained his goal. Mulla Husayn tried at first to calm his agitation and advised him to rest for the moment, promising that he would subsequently enlighten him. That youth, however, refused to heed his advice. Fixing his gaze upon The Báb, he said to Mulla Husayn: "Why seek you to hide Him from me? I can recognise Him by Hisgait. I confidently testify that none besides Him, whether in the East or in the West, can claim to be the Truth. None other can manifest the power and majesty that radiate from His holy person." Mulla Husayn marvelled at his words. He pleaded to be excused, however, and induced him to restrain his feelings until such time as he would be able to acquaint him with the truth. Leaving him, he hastened to join The Báb, and informed Him of his conversation with that youth. "Marvel not," observed The Báb, "at his strange behaviour. We have in the world of the spirit been communing with that youth. We know him already. We indeed awaited his coming. Go to him and summon him forthwith to Our presence." Mulla Husayn was instantly reminded by these words of The Báb of the following traditional utterance: "On the last Day, the Men of the Unseen shall, on the wings of the spirit, traverse the immensity of the earth, shall attain the presence of the promised Qa'im, and shall seek from Him the secret that will resolve their problems and remove their perplexities."

Однажды ночью, беседуя с Муллой Хусейном, Баб сказал ему:

- Семнадцать Букв зачислены под знамя Божественной Веры. Остается лишь одна Буква. Эти Буквы Живущего воспрянут для провозглашения Моего дела и распространения Моей Веры. Завтра ночью прибудет восемнадцатая Буква и завершится число Моих избранных последователей.

На следующий день, вечером, когда Баб в сопровождении Муллы Хусейна возвращался домой, к Мулле Хусейну подошел юноша в растрепанном виде и весь в пыли от путешествия. Обняв его, он осведомился у него, достиг ли он цели. Сперва Мулла Хусейн попытался успокоить его и посоветовал ему отдохнуть немного, обещая, что позже даст ему необходимые сведения. Но юноша не хотел слушать его. Устремив взор на Баба, шедшего впереди них, он сказал Мулле Хусейну:

- Почему ты стараешься скрыть Его от меня? По одной лишь походке я узнаю Его. Я уверен, что нет ни на Востоке, ни на Западе иной Истины помимо Него. Никто не может проявить того могущества и величия, которыми сияет все Его существо.

Мулла Хусейн был просто поражен его словами. Попросив извинения, он, однако, посоветовал ему сдержать свои чувства до того времени, когда он сможет сообщить ему истину. Затем он покинул его и, присоединившись к Бабу, передал Ему свой разговор с юношей.

- Не удивляйся, - заметил Он, - его странному поведению. Через мир духа Мы заранее побеседовали с ним. Мы уже знали его и ждали его прихода - иди позови его!

Эти слова Баба напомнили Мулле Хусейну следующее предание: "В последний День люди Невидимого на крыльях духа облетят необъятное пространство, достигнут обещанного Каима и узнают от Него тайны, которые избавят их от затруднений".

Though distant in body, these heroic souls are engaged in daily communion with their Beloved, partake of the bounty of His utterance, and share the supreme privilege of His companionship. Otherwise how could Shaykh Ahmad and Siyyid Kazim have known of The Báb? How could they have perceived the significance of the secret which lay hidden in Him? How could The Báb Himself, how could Quddus, His beloved disciple, have written in such terms, had not the mystic bond of the spirit linked their souls together? Did not The Báb, in the earliest days of His Mission, allude, in the opening passages of the Qayyumu'l-Asma, His commentary on the Surah of Joseph, to the glory and significance of the Revelation of Bahá'u'lláh? Was it not His purpose, by dwelling upon the ingratitude and malice which characterised the treatment of Joseph by his brethren, to predict what Bahá'u'lláh was destined to suffer at the hands of His brother and kindred? Was not Quddus, although besieged within the fort of Shaykh Tabarsi by the battalions and fire of a relentless enemy, engaged, both in the daytime and in the night-season, in the completion of his eulogy of Bahá'u'lláh --that immortal commentary on the Sad of Samad whichhad already assumed the dimensions of five hundred thousand verses? Every verse of the Qayyumu'l-Asma, every word of the aforementioned commentary of Quddus, will, if dispassionately examined, bear eloquent testimony to this truth.

Хотя телесно они отделены от их Возлюбленного, душою эти герои связаны с ним, находят наслаждение в Его изречениях и пользуются величайшей привилегией общения с Ним. Иначе как шейх Ахмад и сейид Казим могли заранее знать Баба? Как поняли они значение сокрытых в Нем тайн? Как Сам Баб мог объясняться со Своим возлюбленным Куддусом - разве не были они связаны мистическими узами? Не намекнул ли Баб в первые дни Своей Миссии во вступительной части Кайум-уль-Асма, Своего комментария к суре "Иосиф", на величие и значение Откровения Бахауллы? Подробно останавливаясь на изложении неблагодарного и зловредного поведения братьев Иосифа, не хотел ли он предсказать то, что суждено было Бахаулле перенести от рук Своего брата и Своих родственников? Не был ли Куддус, осаждаемый в крепости шейха Табарси батальонами и огнем безжалостного врага, занят как днем, так и ночью, сочинением комментария к Сада Самаду, содержавшего уже пятьсот тысяч стихов? Каждый стих Кайум-уль-Асма, каждое слово вышеупомянутого комментария Куддуса, если судить беспристрастно, красноречиво свидетельствует об этой истине.

The acceptance by Quddus of the truth of The Báb's Revelation completed the assigned number of His chose disciples. Quddus, whose name was Muhammad-`Ali, was, through his mother, a direct descendant of the Imam Hasan, the grandson of the Prophet Muhammad. He was born in Barfurush, in the province of Mazindaran. It has been reported by those who attended the lectures of Siyyid Kazim that in the last years of the latter' life, Quddus enrolled himselfas one of the Siyyid's disciples. He was the last to arrive, and invariably occupied the lowliest seat in the assembly. He was the first to depart upon the conclusion of every meeting. The silence he observed and the modesty of his behaviour distinguished him from the rest of his companions. Siyyid Kazim was often heard to remark that certain ones among his disciples, though they occupied the lowliest of seats, and observed the strictest silence, were none the less so exalted in the sight of God that he himself felt unworthy to rank among their servants. His disciples, although they observed the humility of Quddus and acknowledged the exemplary character of his behaviour, remained unaware of the purpose of Siyyid Kazim. When Quddus arrived in Shiraz and embraced the Faith declared by The Báb, he was only twenty-two years of age. Though young in years, he showed that indomitable courage and faith which none among the disciples of his master could exceed. He exemplified by his life and glorious martyrdom the truth of this tradition: "Whoso seeketh Me, shall find Me. Whoso findeth Me, shall be drawn towards Me. Whoso draweth nigh unto Me, shall love Me. Whoso loveth Me, him shall I also love. He who is beloved of Me, him shall I slay. He who is slain by Me, I Myself shall be his ransom."

После того, как Куддус принял веру в Откровение Баба, предопределенное Им число первых последователей было завершено.

The Báb, whose name was Siyyid `Ali-Muhammad, was born in the city of Shiraz, on the first day of Muharram, in the year 1235 A.H. He belonged to a house which was renowned for its nobility and which traced its origin to Muhammad Himself. The date of His birth confirmed the truth of the prophecy traditionally attributed to the Imam `Ali: "I am two years younger than my Lord." Twenty-five years, four months, and four days had elapsed since the day of His birth, when he declared His Mission. In His early childhood He lost His father, Siyyid Muhammad-Rida, a man who was known throughout the province of Fars for his piety[Illustrations: THE RUINS OF THE QAHVIYIH-AWLIYA The Báb ATTENDED IN SHIRAZ. ENTRANCE DOOR OF RUINS OF THE QAHVIYIH-AWLIYA.][Illustrations: TREE MARKING THE RESTING PLACE OF The Báb'S INFANT SON IN BábI-DUKHTARAN, SHIRAZ. GRAVE OF The Báb'S WIFE IN SHAH-CHIRAGH, SHIRAZ.]and virtue, and was held in high esteem and honour. Both His father and His mother were descendants of the Prophet, both were loved and respected by the people. He was reared by His maternal uncle, Haji Mirza Siyyid `Ali, a martyr to the Faith, who placed Him, while still a child, under the care of a tutor named Shaykh Abid. The Báb, though not inclined to study, submitted to His uncle's will and directions.

Баб, имя Которого было сейид Али Мухаммад15, родился в городе Ширазе первого мохаррама месяца 1235 года Хиджры16. Его семья была одной из благородных семей Шираза и происходила от Самого Мухаммада. Дата Его рождения подтвердила правдивость предания, приписываемого Имаму Али: "Я моложе Господа моего на два года". Ему было двадцать пять лет, четыре месяца и четыре дня, когда Он объявил Свою Миссию. Будучи еще ребенком, Он потерял отца Своего, сейида Мухаммада Риза17, который во всей провинции Фарс был известен своей набожностью и благородным характером и пользовался всеобщим уважением и почетом. Как отец, так и мать Его были потомками Мухаммада и оба были глубоко уважаемы и любимы народом. Он был воспитан Своим дядей с материнской стороны, Хаджи Мирзой Сейидом Али (впоследствии мучеником за Веру). Заботу об Его образовании последний поручил одному учителю по имени шейх Абид18. Баб, хотя и не хотел учиться, все же подчинился воле дяди.

Shaykh Abid, known by his pupils as Shaykhuna, was a man of piety and learning. He had been a disciple of both Shaykh Ahmad and Siyyid Kazim. "One day," he related, "I asked The Báb to recite the opening words of the Quran: `Bismi'llahi'r-Rahmani'r-Rahim.' He hesitated, pleading that unless He were told what these words signified, He would in no wise attempt to pronounce them. I pretended not to know their meaning. `I know what these words signify,' observed my pupil; `by your leave, I will explain them.' He spoke with such knowledge and fluency that I was struck with amazement. He expounded the meaning of `Allah,' of `Rahman,' and `Rahim,' in terms such as I had neither read nor heard. The sweetness of His utterance still lingers in my memory. I felt impelled to take Him back to His uncle and to deliver into his hands the Trust he had committed to my care. I determined to tell him how unworthy I felt to teach so remarkable a child. I found His uncle alone in his office. `I have brought Him back to you,' I said, `and commit Him to your vigilant protection. He is not to be treated as a mere child, for in Him I can already discern evidences of that mysterious power which the Revelation of the Sahibu'z-Zaman alone can reveal. It is incumbent upon you to surround Him with your most loving care. Keep Him in your house, for He, verily, stands in no need of teachers such as I.' Haji Mirza Siyyid `Ali sternly rebuked The Báb. `Have You forgotten my instructions?' he said. `Have I not already admonished You to follow the example of Yourfellow-pupils, to observe silence, and to listen attentively to every word spoken by Your teacher?' Having obtained His promise to abide faithfully by his instructions, he bade The Báb return to His school. The soul of that child could not, however, be restrained by the stern admonitions of His uncle. No discipline could repress the flow of His intuitive knowledge. Day after day He continued to manifest such remarkable evidences of superhuman wisdom as I am powerless to recount." At last His uncle was induced to take Him away from the school of Shaykh Abid, and to associate Him with himself in his own profession. There, too, He revealed signs of a power and greatness that few could approach and none could rival.

Шейх Абид, известный среди своих учеников под именем Шейхона, был набожным и ученым человеком. Он был одним из последователей шейха Ахмада и сейида Казима.

"Однажды, - рассказывал он, - я попросил Баба прочесть первые слова Корана: Бисмиллах-ар-Рахман-ар-Рахим19. В ответ Он мне сказал, что до того времени, пока не поймет значения этих слов, Он не сможет произнести их. Я притворился, что не знаю их значения.

- Мне известно их значение, - заметил Он, - и, с Вашего позволения, Я объясню это.

Я был поражен Его плавной речью и Его глубокими знаниями. Словам Аллах и Рахман Он дал такое объяснение, которого я нигде не читал и не слышал. Его мелодичные изречения навсегда запечатлелись в моей памяти. Я счел нужным отправить Его обратно к Его дяде и поручить ему самому взять на себя заботу о Нем. Я решил заявить ему, что чувствую себя недостойным обучать столь замечательного мальчика. Я застал его одного в конторе.

- Я привел Его обратно к Вам, - сказал я, - и передаю Его Вашему попечению. С Ним нельзя вести себя, как с обыкновенным мальчиком, ибо в Нем я уже вижу признаки той таинственной силы, которую один лишь Сахиб-ас-Заман20 способен проявить. Вы должны окружить Его искренней заботой. Пусть останется дома, ибо на самом деле Он не нуждается в таких учителях, как я.

Хаджи Мирза Сейид Али строго упрекнул Баба.

- Разве Ты забыл мои наставления? - сказал он Ему. - Не потребовал ли я от Тебя вести Себя как все другие ученики, соблюдать тишину и слушать внимательно каждое слово, сказанное Твоим учителем?

И, добившись Его обещания поступать в точности с полученными указаниями, он отправил Его обратно в школу. Однако строгие замечания Его дяди не могли удержать этого мальчика с Его великим духом. Никакими мерами невозможно было воспрепятствовать проявлению Его интуитивных знаний. С каждым днем Он выказывал все более и более изумительные признаки сверхъестественной мудрости, для описания которой я чувствую себя бессильным".

Наконец дяде пришлось взять Его из школы шейха Абида и занять Его вместе с собой теми же торговыми делами, которыми занимался он сам21. Здесь Он также проявил такие способности, что лишь немногие могли сравнить себя с Ним, а о соперничестве никто не мог и подумать.

Some years later The Báb was united in wedlock with the sister of Mirza Siyyid Hasan and Mirza Abu'l-Qasim. The child which resulted from this union, He named Ahmad. He died in the year 1259 A.D., the year preceding the declaration of the Faith by The Báb. The Father did not lament his loss. He consecrated his death by words such as these:"O God, my God! Would that a thousand Ishmaels were given Me, this Abraham of Thine, that I might have offered them, each and all, as a loving sacrifice unto Thee. O my Beloved, my heart's Desire! The sacrifice of this Ahmad whom Thy servant `Ali-Muhammad hath offered up on the altar of Thy love can never suffice to quench the flame of longing in His heart. Not until He immolates His own heart at Thy feet, not until His whole body falls a victim to the cruelest tyranny in Thy path, not until His breast is made a target for countless darts for Thy sake, will the tumult of His soul be stilled. O my God, my only Desire! Grant that the sacrifice of My son, My only son, may be acceptable unto Thee. Grant that it be a prelude to the sacrifice of My own, My entire self, in the path of Thy good pleasure. Endue with Thy grace My life-blood which I yearn to shed in Thy path. Cause it to water and nourish the seed of Thy Faith. Endow it with Thy celestial potency, that this infant seed of God may soon germinate in the hearts of men, that it may thrive and prosper, that it may grow to become a mighty tree, beneath the shadow of which all the peoples and kindreds of the earth may gather. Answer Thou My prayer, O God, and fulfil My most cherished desire. Thou art, verily, the Almighty, the All-Bountiful."

Спустя несколько лет Баб вступил в брачный союз22 с сестрой сейида Хасана и мирзы Абуль-Гасема23. От этого брака родился сын, которого назвали Ахмад24. Он умер в 1259 году Хиджры25, за год до объявления Миссии Баба. Отец не был сокрушен его потерей. По этому поводу ниспослана была Им следующая молитва: "О Господи Боже Мой! О если бы у этого Авраама были тысячи Измаилов, чтобы пожертвовать всеми ими во имя любви к тебе. О Возлюбленный Ты Мой! Хотя Твой раб Али Мухаммад принес в жертву этого Ахмада на алтаре любви Твоей, но не погасить Ему этим пламени, горящего в Его сердце. До той поры, пока не пожертвует Он Своей жизнью ради Тебя, пока тело Его не станет жертвой жесточайшей тирании на пути Твоем, пока не примет Он Своей грудью бесчисленные стрелы ради любви к Тебе, не успокоится Его взволнованная душа. О Боже! Единый Возлюбленный Ты Мой! Прими в жертву Моего сына, единственного сына Моего. Позволь, чтобы она послужила началом тому, чтобы Я принес Тебе в жертву Самого Себя, чтобы Я пожертвовал всем Своим существом ради любви к Тебе. Мое единственное желание - пролить Свою кровь на пути Твоем, дабы оросить ею семя Веры Твоей. Одари же его небесной силой, чтобы взошло это Божественное семя в сердцах людей, зацвело бы в них и стало могучим древом, в тени которого собрались бы все люди и народы земли. Прими Мою жертву, о Боже, и осуществи мою заветную мечту. Поистине, Ты щедр и Всемогущ"26.

The days which The Báb devoted to commercial pursuits were mostly spent in Bushihr. The oppressive heat of the summer did not deter Him from devoting, each Friday, several hours to continuous worship upon the roof of His house. Though exposed to the fierce rays of the noontide sun, He, turning His heart to His Beloved, continued to commune with Him, unmindful of the intensity of the heatand oblivious of the world around Him. From early dawn till sunrise, and from midday till late in the afternoon, He dedicated His time to meditation and pious worship. Turning His gaze towards the north, in the direction of Tihran, He, at every break of day, greeted, with a heart overflowing with love and joy, the rising, sun, which to Him was a sign and symbol of that Day-Star of Truth that was soon to dawn upon the world. As a lover who beholds the face of his beloved, He gazed upon the rising orb with steadfastness and longing. He seemed to be addressing, in mystic language, that shining luminary, and to be entrusting it with His, message of yearning and love to His concealed Beloved. With such transports of delight He greeted its beaming rays, that the heedless andignorant around Him thought Him to be enamoured with the sun itself.

Дни, которые посвятил Баб Своим торговым делам, Он провел большей частью в Бушире27. Знойная летняя жара не мешала Ему каждую пятницу посвящать целые часы беспрерывному поклонению Богу на крыше Своего дома. Под палящими лучами полуденного солнца, с сердцем, обращенным к Возлюбленному, Он продолжал Свои молитвы, не чувствуя знойной жары и забывая окружающий Его мир. С ранней утренней зари до восхода солнца и от полудня до вечера Он посвящал все Свое время поклонению Богу и размышлению. Обращая Свой взор к северу, в сторону Тегерана, Он каждый день на рассвете приветствовал с сердцем, преисполненным любви и радости, восходящее солнце, которое было для Него символом Утренней Звезды Истины, которая должна была озарить весь мир. Подобно тому, как любящий смотрит на своего возлюбленного пристально и страстно, взирал Он на восходящее солнце. Казалось, на каком-то таинственном языке обращался Он к этому сияющему светилу и поручал ему передать Его страстный и любовный привет сокровенному Возлюбленному. Так восторженно и с таким восхищением приветствовал Он восходящие лучи солнца, что беспечные и невежественные люди вокруг Него подумали, что Он влюблен в солнце28.

I have heard Haji Siyyid Javad-i-Karbila'i recount the following: "Whilst journeying to India, I passed through Bushihr. As I was already acquainted with Haji Mirza Siyyid `Ali, I was enabled to meet The Báb on several occasions. Every time I met Him, I found Him in such a state of humility and lowliness as words fail me to describe. His downcast eyes, His extreme courtesy, and the serene expression of His face made an indelible impression upon my soul. I often heard those who were closely associated with Him testify to the purity of His character, to the charm of His manners, to His self-effacement, to His high integrity, and to His extreme devotion to God. A certain man confided to His care a trust, requesting Him to dispose of it at a fixed price. When The Báb sent him the value of that article, the man found that the sum which he had been offered considerably exceeded the limit which he had fixed. He immediately wrote to The Báb, requesting Him to explain the reason. The Báb replied: `What I have sent you is entirely your due. There is not a single farthing in excess ofwhat is your right. there was a time when the trust you had delivered to Me had attained this value. Failing to sell it at that price, I now feel it My duty to offer you the whole of that sum.' However much The Báb's client entreated Him to receive back the sum in excess, The Báb persisted in refusing.

Вот что рассказал мне хаджи сейид Джавад Карбелаи29:

"На пути в Индию я проезжал через Бушир. И так как я был знаком с Хаджи Мирзой Сейидом Али, мне несколько раз приходилось встречаться с Бабом. Каждый раз, когда я встречался с Ним, я находил Его столь скромным и смирным, что мне не передать этого словами. Его скромный взгляд, Его чрезвычайная учтивость, ясное выражение Его лица глубоко запечатлелись в моей памяти30. Те, кто был близко знаком с Ним, свидетельствовали о Его благородном характере, очаровательных манерах, чрезвычайной скромности, изумительной честности и набожности в высшей степени31. Однажды кто-то поручил Ему продать за установленную цену какой-то товар. Когда Баб послал ему определенную сумму денег, тот нашел, что она гораздо больше назначенной им цены. Он немедленно написал Ему и потребовал объяснения, на что Баб ответил так: "Посланная Мною сумма полностью принадлежит Вам. Ни гроша медного не послал Я больше того, что Вам причитается. В то время, когда Вы поручили его Мне, он столько и стоил. Но не продав его тогда, Я считаю теперь Своим долгом уплатить вам вышеозначенную сумму". И сколько тот ни просил Баба взять обратно разницу, Баб упорно отказывался.

"With what assiduous care He attended those gatherings at which the virtues of the Siyyidu'sh-Shuhada', the Imam Husayn, were being extolled! With what attention He listened to the chanting of the eulogies! What tenderness and devotion He showed at those scenes of lamentation and prayer! Tears rained from His eyes as His trembling lips murmured words of prayer and praise. How compelling was His dignity, how tender the sentiments which His countenance inspired!"

Как охотно ходил Он на собрания, где превозносили добродетели Сейдош-Шохада, Имама Хусейна! Как внимательно слушал Он панегирики! Сколько нежности и набожности проявлял Он на этих собраниях. Глаза Его так и заливались слезами в то время, как Он читал про Себя молитвы. Какой величественный вид имел Он в это время и сколько нежных чувств проявлял Он тогда!"

As to those whose supreme privilege it was to be enrolled by The Báb in the Book of His Revelation as His chosen Letters of the Living, their names are as follows:

Что касается тех, кто имел величайшую привилегию быть объявленными Бабом в Книге, открытой Им, избранными Буквами Живущего, то ниже мы приводим их имена:

Mulla Husayn-i-Bushru'i,
Мулла Хусейн Бушруи.
Muhammad-Hasan, his brother,
Мухаммад Хасан, его брат.
Muhammad-Baqir, his nephew,
Мухаммад Багер, его племянник.
Mulla Aliy-i-Bastami,
Мулла Али Бастами.

Mulla Khuda-Bakhsh-i-Quchani, later named Mulla `Ali

Мулла Хода Бахши Гучани, впоследствии прозванный Муллой Али.

Mulla Hasan-i-Bajistani,
Мулла Хасан Беджестани.
Siyyid Husayn-i-Yazdi,
Сейид Хусейн Йезди.
Mirza Muhammad Rawdih-Khan-i-Yazdi,
Мирза Мухаммад Роуза Хане Йезди.
Sa'id-i-Hindi,
Сейид Хинди.
Mulla Mahmud-i-Khu'i,
Мулла Махмуд Хо'и.
Mulla Jalil-i-Urumi,
Мулла Джалил Оруми.
Mulla Ahmad-i-Ibdal-i-Maraghi'i,
Мулла Ахмад Абдул Мараге'и.
Mulla Baqir-i-Tabrizi,
Мулла Багир Табризи.
Mulla Yusif-i-Ardibili,
Мулла Юсуф Ардебили.
Mirza Hadi, son of Mulla Abdu'l-Vahhab-i-Qazvini,
Мирза Хади, сын мирзы Абдул Ваххаба Казвини.
Mirza Muhammad-'Aliy-i-Qazvini.
Мирза Мухаммад Али Казвини32.
Tahirih,
Тахири33.
Quddus.
Куддус.

These all, with the single exception of Tahirih, attained the presence of The Báb, and were personally invested by Him with the distinction of this rank. It was she who, having learned of the intended departure of her sister's husband, Mirza Muhammad-`Ali, from Qazvin, entrusted him with a sealed letter, requesting that he deliver it to that promised One whom she said he was sure to meet in the course of his journey. "Say to Him, from me," she added, "`The effulgence of Thy face flashed forth, and the rays of Thy visage arose on high. Then speak the word, "Am I not yourLord?" and "Thou art, Thou art!" we will all reply.'"

Все они, за исключением Тахири, встретились с Бабом и лично получили от Него вышеупомянутое высокое звание. Узнав о намеченном путешествии мужа своей сестры - мирзы Мухаммада Али, Тахири поручила ему запечатанное письмо с просьбой передать его лично Обещанному Лицу, Которое, по ее уверениям, он должен был встретить во время своего путешествия.

- Скажите Ему, с моей стороны, - добавила она, - "Засияло Твое светозарное лицо, и взошли лучи красоты Твоей. Так скажи же: "Не Я ли ваш Господь?" - и мы ответим: "Ты наш Господь, Ты наш Господь!""34

Mirza Muhammad-`Ali eventually met and recognised The Báb and conveyed to Him both the letter and the message of Tahirih. The Báb forthwith declared her one of the Letters of the Living. Her father, Haji Mulla Salih-i-Qazvini, and his brother, Mulla Taqi, were both mujtahids of great renown, were skilled in the traditions of Muslim law, and were universally respected by the people of Tihran, Qazvin, and other leading cities of Persia. She was married to Mulla Muhammad, son of Mulla Taqi, her uncle, whomthe shi'ahs styled Shahid-i-Thalith. Although her family belonged to the Bala-Sari, Tahirih alone showed, from the very beginning, a marked sympathy and devotion to Siyyid Kazim. As an evidence of her personal admiration for him, she wrote an apology in defence and justification of the teachings of Shaykh Ahmad and presented it to him. To this she soon received a reply, couched in the most affectionate terms, in the opening passages of which the Siyyid thus addressed her: "O thou who art the solace of mine eyes (Ya Qurrat-i-`Ayni!), and the joy of my heart!" Ever since that time she has been known as Qurratu'l-`Ayn. After the historicgathering of Badasht, a number of those who attended were so amazed at the fearlessness and outspoken language of that heroine, that they felt it their duty to acquaint The Báb with the character of her startling and unprecedented behaviour. They strove to tarnish the purity of her name. To their accusations The Báb replied: "What am I to say regarding her whom the Tongue of Power and Glory has named Tahirih [the Pure One]?" These words proved sufficient to silence those who had endeavoured to undermine her position. From that time onwards she was designated by the believers as Tahirih.

Мирза Мухаммад Али в самом деле встретился с Бабом, уверовал в Него и передал Ему письмо и послание Тахири. Баб немедленно объявил ее одной из Букв Живущего. Ее отец, хаджи мулла Салих Казвини, и брат его, мулла Таги, оба были известными муджтахидами35, прекрасно осведомленными о преданиях Ислама, и оба пользовались всеобщим уважением как в Тегеране, так и в других городах Персии. Она вышла замуж за муллу Мухаммада, сына своего дяди, муллы Таги, которого шииты прозвали Шахиде Салес36. Хотя ее семья принадлежала к Бала Сари, она одна с самого начала выказывала особую симпатию и преданность сейиду Казиму. И в знак этой преданности она написала брошюру, в которой доказывала правоту учения шейха Ахмада, что и послала ему. Скоро она получила весьма любезный ответ, в первой части которого он так обращался к ней: "О ты, свет моих очей ("Йа Куррат-уль-Айн") и радость сердца моего". С того времени ее начали звать Куррат-уль-Айн. На исторической конференции в Бадаште некоторые из присутствовавших были до того изумлены ее смелостью и откровенностью, что сочли своим долгом сообщить Бабу об ее поведении, столь поразительном и не имеющем прецедента. Они постарались запятнать ее имя. На их обвинение Баб ответил так: "Что Мне сказать о той, которая Языком Могущества и Славы названа Тахири (Чистейшая)? Этих слов было достаточно для того, чтобы замолчали те, кто хотел подорвать ее авторитет. И с тех пор среди верующих она стала известна под именем Тахири37.

A word should now be said in explanation of the term Bala-Sari. Shaykh Ahmad and Siyyid Kazim, as well as their followers, when visiting the shrine of the Imam Husayn in Karbila, invariably occupied, as a mark of reverence, the lower end of the sepulchre. They never advanced beyond it, whereas other worshippers, the Bala-Sari, recited their prayers in the upper section of that shrine. The Shaykhis, believing, as they did, that "every true believer lives both in this world and in the next," felt it unseemly and improper to step beyond the limits of the lower sections of the shrineof the Imam Husayn, who in their eyes was the very incarnation of the most perfect believer.

Объясним теперь в нескольких словах термин Бала Сари. Шейх Ахмад и сейид Казим, так же как и их последователи, при посещении гробницы Имама Хусейна в Карбиле подходили только к ее нижней части и никогда не переступали этого предела, в то время как другие паломники, Бала Сари, читали свои молитвы в верхней части гробницы. Шейхиты, верующие в то, что "истинные верующие продолжают жить как на том свете, так и на этом", считали непристойным поступком переступить пределы нижней части гробницы Имам Хусейна, этого Имама, который для них был воплощением самого совершенного верующего38.

Mulla Husayn, who anticipated being the chosen companion of The Báb during His pilgrimage to Mecca and Medina, was, as soon as the latter decided to depart from Shiraz, summoned to the presence of his Master, who gave him the following instructions: "The days of our companionship are approaching their end. My Covenant with you is now accomplished. Gird up the loins of endeavour, and arise to diffuse My Cause. Be not dismayed at the sight of the degeneracy and perversity of this generation, for the Lord of the Covenant shall assuredly assist you. Verily, He shall surround you with His loving protection, and shall lead you from victory to victory. Even as the cloud that rains its bounty upon the earth, traverse the land from end to end, and shower upon its people the blessings which the Almighty, in His mercy, has deigned to confer upon you. Forbear with the `ulamas, and resign yourself to the will of God. Raise the cry: `Awake, awake, for, lo! the Gate of God is open, and the morning Light is shedding its radiance upon all mankind! The promised One is made manifest; prepare the way for Him, O people of the earth! Deprive not yourselves of its redeeming grace, nor close your eyes to its effulgent glory.' Those whom you find receptive to your call, share with them the epistles and tablets We have revealed for you, that, perchance, these wondrous words may cause them to turn away from the slough of heedlessness, and soar into the realmof the Divine presence. In this pilgrimage upon which We are soon to embark, We have chosen Quddus as Our companion. We have left you behind to face the onslaught of a fierce and relentless enemy. Rest assured, however, that a bounty unspeakably glorious shall be conferred upon you. Follow the course of your journey towards the north, and visit on your way Isfahan, Kashan, Qum, and Tihran. Beseech almighty Providence that He may graciously enable you to attain, in that capital, the seat of true sovereignty, and to enter the mansion of the Beloved. A secret lies hidden in that city. When made manifest, it shall turn the earth into paradise. My hope is that you may partake of its grace and recognise its splendour. From Tihran proceed to Khurasan, and there proclaim anew the Call. From thence return to Najaf and Karbila, and there await the summonsof your Lord. Be assured that the high mission for which you have been created will, in its entirety, be accomplished by you. Until you have consummated your work, if all the darts of an unbelieving world be directed against you, they will be powerless to hurt a single hair of your head. All things are imprisoned within His mighty grasp. He, verily, is the Almighty, the All-Subduing."

Как только Баб решил покинуть Шираз и отправиться на паломничество в Мекку и Медину, Он вызвал к Себе Муллу Хусейна, ожидавшего быть избранным Им для того, чтобы поехать вместе с Ним. Так обратился Он к нему:

- Скоро мы расстанемся, Мой Завет тебе закончен. Ты должен решительно взяться за Мое Дело и приложить свои силы к его распространению. Не поддавайся унынию при виде всей извращенности и морального упадка этого поколения, ибо Повелитель завета, без сомнения, поможет тебе. Воистину, Он будет тебе лучшим покровителем и поведет тебя от победе к победе. Объезжай всю страну и подобно тому, как дождь орошает землю, осыпай ее народы благами, которыми Всемогущий, по Своей милости, одарил тебя. Будь терпелив с улемами и предай себя воле Божией. Громким голосом обращайся ко всем народам с призывом: "Проснитесь, проснитесь! Врата Божественные открылись, и светозарное утро сияет надо всем человечеством! Появился Обещанный, приготовьте Ему путь, о народы земли! Не лишите себя Его милости и не закрывайте глаза перед Его сияющей славой". С тем, кого найдешь ты восприимчивым к твоему призыву, делись письмами и стихами, которые Я открыл тебе, быть может, эти прекрасные слова выведут их из состояния нерадивости, и взовьются они к Божественному Царству. Мы избрали Куддуса быть Нашим спутником на паломничество в Мекку и Медину, куда Мы скоро отправимся, а тебе поручаем встретиться лицом к лицу с безжалостным врагом. Будь уверен, ты наконец удостоишься величайшей милости Божией. Отправься сейчас на север и посети Исфаган, Кашан, Кум и Тегеран. Молись Всемогущему Провидению, чтобы по Своей милости представило Оно тебя в этой провинции пред престолом истинной власти и ввело в обитель Возлюбленного. Этот город [Тегеран] заключает в себе тайну, после проявления которой земля превратится в рай. Из Тегерана отправься в Хорасан и там снова повтори Призыв. Затем вернись в Наджаф и Карбилу и жди распоряжений Господа. Будь уверен, что ты успешно выполнишь это возвышенного поручение, для которого ты был создан. И до того времени, пока ты не выполнишь порученного тебе дела, если даже все стрелы неверующих будут направлены против тебя, они не смогут нанести тебе ни малейшего ущерба. Все в деснице Его власти. Воистину, Он Всемогущий, Всепокоряющий.

The Báb then summoned to His presence Mulla Aliy-i-Bastami, and addressed to him words of cheer and loving-kindness. He instructed him to proceed directly to Najaf and Karbila, alluded to the severe trials and afflictions that would befall him, and enjoined him to be steadfast till the end. "Your faith," He told him, "must be immovable as the rock, must weather every storm and survive every calamity. Suffer not the denunciations of the foolish and the calumnies of the clergy to afflict you, or to turn you from your purpose. For you are called to partake of the celestial banquet prepared for you in the immortal Realm. You are the first to leave the House of God, and to suffer for His sake. If you be slain in His path, remember that great will be your reward, and goodly the gift which will be bestowed upon you."

Затем Баб вызвал муллу Али Бастами и весьма любезно и вежливо поговорил с ним. Он распорядился ему отправляться прямо в Наджаф и Карбилу, намекнул ему на ужасные бедствия и несчастья, которые обрушатся на него, и потребовал от него быть стойким до конца.

- Непоколебимой и стойкой как скала, - сказал Он ему, - должна быть Ваша вера; Вы должны смело перенести все бедствия и выдержать бурю испытаний. Не допустите, чтобы духовенство и угрозы невежд привели Вас в уныние и уклонили от цели. Вы первый, кто выходит из Божиего дома и должен перенести страдания ради Него. Помните, что если убьют Вас, велико будет Ваше вознаграждение и щедро одарит Вас Господь.

No sooner were these words uttered than Mulla `Ali arose from his seat and set out to prosecute his mission. At about a farsang's distance from Shiraz he was overtaken by a youth who, flushed with excitement, impatiently asked to speak to him. His name was Abdu'l-Vahhab. "I beseech you," he tearfully entreated Mulla `Ali, "to allow me to accompany you on your journey. Perplexities oppress my heart; I pray you to guide my steps in the way of Truth. Last night, in my dream, I heard the crier announce in the market-street of Shiraz the appearance of the Imam `Ali, the Commander of the Faithful. He called to the multitude: `Arise and seek him. Behold, he plucks out of the burning fire charters of liberty and is distributing them to the people. Hasten to him, for whoever receives them from his hands will be secure from penal suffering, and whoever fails to obtain them from him, will be bereft of the blessings of Paradise.' Immediately I heard the voice of the crier, I arose and, abandoning my shop, ran across the market-street of Vakil to a place where my eyes beheld you standing and distributingthose same charters to the people. To everyone who approached to receive them from your hands, you would whisper in his ear a few words which instantly caused him to flee in consternation and exclaim: `Woe betide me, for I am deprived of the blessings of `Ali and his kindred! Ah, miserable me, that I am accounted among the outcast and fallen !' I awoke from my dream and, immersed in an ocean of thought, regained my shop. Suddenly I saw you pass, accompanied by a man who wore a turban, and who was conversing with you. I sprang from my seat and, impelled by a power which I could not repress, ran to overtake you. To my utter amazement, I found you standing upon the very site which I had witnessed in my dream, engaged in the recital of traditions and verses. Standing aside, at a distance, I kept watching you, wholly unobserved by you and your friend. I heard the man whom you were addressing, impetuously protest: `Easier is it for me to be devoured by the flames of hell than to acknowledge the truth of your words, the weight of which mountains are unable to sustain!' To his contemptuous rejection you returned this answer: `Were all the universe to repudiate His truth, it could never tarnish the unsullied purity of His robe of grandeur.' Departing from him, you directed your steps towards the gate of Kaziran. I continued to follow you until I reached this place."

Как только были произнесены эти слова, мулла Али встал со своего места и приступил к исполнению полученного поручения. Он немедленно покинул Шираз. На расстоянии одного фарсанга от города его догнал юноша с красным от волнения лицом и начал просить муллу Али выслушать его. Звали этого юношу Абдул Ваххаб.

- Умоляю Вас, - заливаясь слезами, просил он Муллу Али, - позвольте мне сопровождать Вас в этом путешествии. Слишком взволновано мое сердце. Прошу Вас, наставьте меня на путь истины. Вчера ночью я видел во сне глашатая, объявляющего о появлении на базаре Повелителя Правоверных, Имама Али. "Встаньте и ищите его, - возвещал он людям. - Вот он распределяет среди народа хартии освобождения от адского огня. Спешите к нему , ибо кто получит их от него, тот избавлен от страданий, кто же не получит, тот лишит себя блаженства райского!" Как только я услышал голос глашатая, я встал, покинул лавку и побежал по базару Вакил до того места, где нашел Вас занятым распределением этих хартий среди людей. Каждому, кто подходил к Вас для того, чтобы получить от Вас ее, Вы шептали на ухо несколько слов, и эти слова наводили на него такой ужас, что он немедленно убегал, крича: "Горе мне, ибо лишен я благословения Али и его потомков. О, как я несчастен, так как причислен я к отверженным и падшим!" Проснувшись, я сильно задумался, затем, как обычно, я отправился в свою лавку. Вдруг заметил я Вас в сопровождении человека с тюрбаном, который разговаривал с Вами. Побуждаемый какой-то непреодолимой силой, я встал со своего места и побежал за Вами. К величайшему изумлению своему я нашел Вас на том же месте, которое я увидел во сне, занятым чтением стихов и преданий. Остановившись недалеко от Вас, я начал следить за Вами, но ни Вы, ни Ваш друг меня не заметили. Человек, с которым Вы говорили, яростно возражал Вам: "Мне легче быть поглощенным адским огнем, нежели поверить Вашим словам, выдержать которые не под силу даже горам, настолько тяжелы они!" На его презрительные возражения Вы ответили так:

"Не Его ли отвергли с презрением все?
Это славы Его не уменьшит ничуть!"

Покинув его, Вы отправились в сторону Казеранских ворот. Я же продолжал идти за Вами, пока наконец не настиг я Вас здесь.

Mulla `Ali tried to appease his troubled heart and to persuade him to return to his shop and resume his daily work. "Your association with me," he urged, "would involve me in difficulties. Return to Shiraz and rest assured, for you are accounted of the people of salvation. Far be it from the justice of God to withhold from so ardent and devoted a seeker the cup of His grace, or to deprive a soul so athirst from the billowing ocean of His Revelation." The words of Mulla `Ali proved of no avail. The more he insisted upon the return of Abdu'l-Vahhab, the louder grew his lamentation and weeping. Mulla `Ali finally felt compelled to comply with his wish, resigning himself to the will of God. Haji `Abdu'l-Majid, the father of Abdu'l-Vahhab, has often been heard to recount, with eyes filled with tears, this story: "How deeply," he said, "I regret the deed I committed. Pray that God may grant me the remission of my sin. Iwas one among the favoured in the court of the sons of the Farman-Farma, the governor of the province of Fars. Such was my position that none dared to oppose or harm me. No one questioned my authority or ventured to interfere with my freedom. Immediately I heard that my son Abdu'l-Vahhab had forsaken his shop and left the city, I ran out in the direction of the Kaziran gate to overtake him. Armed with a club with which I intended to beat him, I enquired as to the road he had taken. I was told that a man wearing a turban had just crossed the street and that my son was seen following him. They seemed to have agreed to leave the city together. This excited my anger and indignation. How could I tolerate, I thought to myself, such unseemly behaviour on the part of my son, I, who already hold so privileged a position in the court of the sons of the Farman-Farma? Nothing but the severest chastisement, I felt, could wipe away the effect of my son's disgraceful conduct.

Мулла Али попытался успокоить его взволнованное сердце и убедить его вернуться в свою лавку и продолжать прежнее дело.

- Если Вы будете сопровождать меня, - заявил он ему, - это может повлечь за собой больший неприятности для меня. Вернитесь в Шираз и будьте уверены, что вы причислены к верующим. Было бы далеко от справедливости Божией, чтобы столь ревностному и преданному искателю не досталась чаша его милости, чтобы столь жаждущая душа была лишена доли возвышенного океана Его Откровения.

Однако бесполезными оказались слова муллы Али. Чем больше он настаивал на возвращении Абдул Ваххаба, тем сильнее плакал и стонал этот юноша. Наконец, предав себя воле Божией, он согласился взять его с собой.

Хаджи Абдул Маджид, отец Абдул Ваххаба, часто, заливаясь слезами, рассказывал эту историю:

"Как глубоко, - говорил он, - раскаиваюсь я в своем поступке. Молитесь Богу, чтобы Он отпустил мне этот грех. В те дни я считался одним из привилегированных лиц при дворе Фарман Фарма, губернатора провинции Фарс. Я пользовался большим авторитетом, и в этом никто не сомневался. Помешать моей воле никому и в голову не приходило, и никто не осмеливался препятствовать мне в чем бы то ни было или повредить мне. Как только я узнал, что мой сын, Абдул Ваххаб, покинул лавку и вышел из города, я отправился в направлении Казеранских ворот, чтобы вернуть его обратно. Вооруженный дубиной, которой я был намерен поколотить его как следует, я заранее осведомился об избранном ими пути. Мне сказали, что увидели его пересекающим улицу вслед за одним человеком в тюрбане. Казалось, что они заблаговременно уговорились покинуть город вместе, и это еще более раздражало меня. Можно ли - думал я - с моим положением во дворе сыновей Фарман Фарма терпеть столь неприличное поведение со стороны сына? Лишь самое строгое наказание может смыть этот позор.

"I continued my search until I reached them. Seized with a savage fury, I inflicted upon Mulla `Ali unspeakable injuries. To the strokes that fell heavily upon him, he, with extraordinary serenity, returned this answer: `Stay your hand, O `Abdu'l-Majid, for the eye of God is observing you. I take Him as my witness, that I am in no wise responsible for the conduct of your son. I mind not the tortures you inflict upon me, for I stand prepared for the most grievous afflictions in the path I have chosen to follow. Your injuries, compared to what is destined to befall me in future, are as a drop compared to the ocean. Verily, I say, you shall survive me, and will come to recognise my innocence. Great will then be your remorse, and deep your sorrow.' Scorning his remarks, and heedless of his appeal, I continued to beat him until I was exhausted. Silently and heroically he endured this most undeserved chastisement at my hands. Finally, I ordered my son to follow me, and left Mulla `Ali to himself. "On our way back to Shiraz, my son related to me the dream he had dreamt. A feeling of profound regret gradually seized me. The blamelessness of Mulla `Ali was vindicated in my eyes, and the memory of my cruelty to him continued long to oppress my soul. Its bitterness lingered in my heart until the time when I felt obliged to transfer my residencefrom Shiraz to Baghdad. From Baghdad I moved to Kazimayn, where Abdu'l-Vahhab established his business. A strange mystery brooded over his youthful face. He seemed to be concealing from me a secret which appeared to have transformed his life. And when, in the year 1267 A.H., Bahá'u'lláh journeyed to Iraq and visited Kazimayn, Abdu'l-Vahhab fell immediately under the spell of His charm and pledged his undying devotion to Him. A few years later, when my son had suffered martyrdom in Tihran and Bahá'u'lláh had been exiled to Baghdad, He, with infinite loving-kindness and mercy, awakened me from the sleep of heedlessness, and Himself taught me the message of the New Day, washing away with the waters of Divine forgiveness the stains of that cruel act."

Наконец мне удалось догнать их. В припадке бешенства я напал на муллу Али и начал его бить. На удары, которые так и обрушивались на него, он спокойно отвечал такими словами: "Воздержитесь, Абдул Маджид, ибо Господь видит Вас. Ей-Богу, не мне отвечать за поведение Вашего сына. Мне все равно, каким бы пыткам Вы меня ни подвергли, ибо я приготовил себя к самым ужасным мучениям на пути, избранном мною. Эти оскорбления в сравнении с тем, что суждено мне скоро перенести, лишь капля в сравнении с океаном. Истинно говорю я, Вы переживете меня и моя невиновность будет Вам доказана. Тогда Вас останутся лишь угрызения совести и тяжкая скорбь". Пренебрегая его замечаниями и не обращая внимания на его слова, я продолжал бить его, пока наконец не устал сам. Спокойно и геройски перенес он это незаслуженное наказание. Я приказал сыну следовать за мной, и мы покинули муллу Али.

На обратном пути в Шираз мой сын рассказал мне виденный им сон. И постепенно я был охвачен чувством глубокого раскаяния. Невиновность муллы Али была мне доказана, и я томился воспоминанием о жестоком поступке, совершенном мной по отношению к нему. Я продолжал страдать до того времени, пока не почувствовал необходимость переселиться из Шираза в Багдад. Из Багдада же я отправился в Казимейн, где устроился мой сын Абдул Ваххаб. Он показался мне несколько странным и таинственным, словно он скрывал от меня какую-то тайну, преобразовавшую его жизнь. Когда в 1267 году Хиджры [1850-51] Бахаулла прибыл в Ирак и посетил Казимейн, Абдул Ваххаб был зачарован Его любовью и стал Его преданным последователем. Спустя несколько лет, когда сын мой уже пал мученической смертью в Тегеране и Бахаулла был изгнан в Багдад, Он, по Своей необъятной милости, пробудил спящую мою душу, лично научил меня языку Нового Дня и смыл струей Божественного милосердия пятна, оставленные моим жестоким поступком".

This episode marks the first affliction which befell a disciple of The Báb after the declaration of His mission. Mulla `Ali realised from this experience how steep and thorny was the path leading to his eventual attainment of the promise given him by his Master. Wholly resigned to His will, and prepared to shed his life-blood for His Cause, he resumed his journey until he arrived at Najaf. In the presence of Shaykh Muhammad-Hasan, one of the most celebrated ecclesiastics of shi'ah Islam, and in the face of a distinguished company of his disciples, Mulla `Ali announced fearlessly the manifestation of The Báb, the Gate whose advent they were eagerly awaiting. "His proof," he declared, "is His Word; His testimony, none other than the testimony with which Islam seeks to vindicate its truth. From the pen of this unschooled Hashimite Youth of Persia there have streamed, within the space of forty-eight hours, as great a number of verses, of prayers, of homilies, and scientific treatises, as would equal in volume the whole of the Quran, which it took Muhammad, the Prophet of God, twenty-three years to reveal!" That proud and fanatic leader, instead of welcoming, in an age of darkness and prejudice, these life-giving evidences of a new-born Revelation, forthwith pronounced Mulla `Ali a heretic and expelled him from the assembly. His disciples and followers, even the Shaykhis, who already testified to Mulla `Ali's piety, sincerity, and learning, endorsed, unhesitatingly,the judgment against him. The disciples of Shaykh Muhammad-Hasan, joining hands with their adversaries, heaped upon him untold indignities. They eventually delivered him, his hands bound in chains, to an official of the Ottoman government, arraigning him as a wrecker of Islam, a calumniator of the Prophet, an instigator of mischief, a disgrace to the Faith, and worthy of the penalty of death. He was taken to Baghdad under the escort of government officials, and was cast into prison by the governor of that city.

Это было первым бедствием, которое постигло одного из последователей Баба после объявления Его миссии. Во всяком случае, мулла Али понял, насколько тяжел и тернист путь, ведущий к конечной цели, намеченной Наставником. Всецело предавшись Его воле и готовый пролить свою кровь ради Его дела, он продолжал свой путь, пока не прибыл в Наджаф. Здесь в присутствии шейха Мухаммада, одного из выдающихся духовных лиц шиитов, и перед его учениками мулла Али бесстрашно возвестил Откровение Баба, пришествия Которого они с нетерпением ждали.

- Доказательство Его, - заявил он, - Слово Его, то есть то, что Ислам приводит в доказательство своей правоты. В течение сорока восьми часов пером этого Юноши-Хашимита из Персии открыто большое число стихов, молитв, проповедей и научных статей, равное по объему всему Корану, написанному Мухаммадом, Посланником Божиим, в течение тридцати трех лет.

Этот самонадеянный и изуверный лидер в такую эпоху, когда предрассудками и нравственным мраком была окутана вся земля, вместо того, чтобы идти навстречу животворящим принципам новорожденного Откровения, надменно объявил муллу Али еретиком и выгнал его из собрания. Его ученики и последователи, даже шейхиты, считавшие муллу Али набожным и искренним ученым, без малейшего колебания одобрили его решение. Ученики шейха Мухаммада Хасана объединились со своими противниками и подвергли муллу Али неописуемым оскорблениям. Наконец с закованными в цепи руками передали его в распоряжение представителя турецкого правительства. Он был обвинен во вредительстве Исламу, клевете на Пророка, подстрекательстве к раздорам, словом, он был позором для религии и заслуживал смертной казни. Итак, под правительственной охраной его отправили в Багдад, где он был брошен в тюрьму губернатором города.

Haji Hashim, surnamed Attar, a prominent merchant, who was well versed in the Scriptures of Islam, recounted the following: "I was present at Government House on one occasion when Mulla `Ali was summoned to the presence of the assembled notables and government officials of that city. He was publicly accused of being an infidel, an abrogator of the laws of Islam, and a repudiator of its rituals and accepted standards. When his alleged offences and misdeeds had been enumerated, the Mufti, the chief exponent of the law of Islam in that city, turned to him and said: `O enemy of God!' As I was occupying a seat beside the Mufti, I whispered in his ear: `You are as yet unacquainted with this unfortunate stranger. Why address him in such terms? Do you not realise that such words as you have addressed to him will excite the anger of the populace against him? It behoves you to disregard the unsupported charges these busybodies have brought against him, to question him yourself, and to judge him according to the accepted standards of justice inculcated by the Faith of Islam.' The Mufti was sore displeased, arose from his seat, and left the gathering. Mulla `Ali was again thrown into prison. A few days later, I enquired about him, hoping to achieve his deliverance. I was informed that, on the night of that same day, he had been deported to Constantinople. I made further enquiries and endeavoured to find out what eventually befell him. I could not, however, ascertain the truth. A few believed that on his way to Constantinople he had fallen ill and died. Others maintained that he had suffered martyrdom." Whateverhis end, Mulla `Ali had by his life and death earned the immortal distinction of having been the first sufferer in the path of this new Faith of God, the first to have laid down his life as an offering on the Altar of Sacrifice.

Известный торговец и знаток священных писаний Ислама, хаджи Хашем по прозвищу Аттар, рассказывал:

"Однажды я был в градоначальстве по одному делу. К собравшимся государственным представителям и видным лицам города вызвали муллу Али, чтобы судить его. Он был обвинен в неверии, отвержении законов Ислама, отрицании общепринятых его принципов и обрядов. Перечислив приписанные ему проступки и злодеяния, муфтий, представитель мусульманского закона в этом городе, обратился к нему и сказал:

- О враг Бога!
Сидя возле муфтия, я шепнул ему на ухо:

- Вы же еще не знакомы с этим несчастным чужеземцем. Почему так обращаетесь Вы к нему? Не думаете ли Вы, что этим Вы можете вызвать гнев черни? Вы бы лучше, пренебрегая еще недоказанными обвинениями этих людей, любящих вмешиваться в чужие дела, лично подвергли его допросу и судили согласно принципам справедливости, предписанным Исламом.

Муфтию не понравилось мое замечание, он встал со своего места и покинул заседание. Мулла Али был снова брошен в тюрьму. Спустя несколько дней я осведомился о нем в надежде освободить его. Мне сообщили, что в тот же день он был выслан в Константинополь. Я продолжал наводить справки, чтобы узнать, что наконец случилось с ним. Но я не добился правды. Некоторые считали, что он умер на пути в Константинополь. Другие утверждали, что он пал мученической смертью39. Во всяком случае, какова бы ни была его кончина, мулла Али как своей жизнью, так и смертью своей заслужил вечную славу быть первым страдальцем на пути новой Веры Божией, первым, кто пожертвовал своей жизнью ради Возлюбленного".

Having sent forth Mulla `Ali on his mission, The Báb summoned to His presence the remaining Letters of the Living, and to each severally He gave a special command and appointed a special task. He addressed to them these parting words: "O My beloved friends! You are the bearers of the name of God in this Day. You have been chosen as the repositories of His mystery. It behoves each one of you to manifest the attributes of God, and to exemplify by your deeds and words the signs of His righteousness, His power and glory. The very members of your body must bear witness to the loftiness of your purpose, the integrity of your life, the reality of your faith, and the exalted character of your devotion. For verily I say, this is the Day spoken of by God in His Book: `On that day will We set a seal upon their mouths yet shall their hands speak unto Us, and their feet shall bear witness to that which they shall have done.' Ponder the words of Jesus addressed to His disciples, as He sent them forth to propagate the Cause of God. In words such as these, He bade them arise and fulfil their mission: `Ye are even as the fire which in the darkness of the night has been kindled upon the mountain-top. Let your light shine before the eyes of men. Such must be the purity of your character and the degree of your renunciation, that the people of the earth may through you recognise and be drawn closer to the heavenly Father who is the Source of purity and grace. For none has seen the Father who is in heaven. You who are His spiritual children must by your deeds exemplify His virtues, and witness to His glory. You are the salt of the earth, but if the salt have lost its savour, wherewith shall it be salted? Such must be the degree of your detachment, that into whatever city you enter to proclaim and teach the Cause of God, you should in no wise expect either meat or reward from its people. Nay, when you depart out of that city, you should shake the dust from off your feet. As you have entered it pure andundefiled, so must you depart from that city. For verily I say, the heavenly Father is ever with you and keeps watch over you. If you be faithful to Him, He will assuredly deliver into your hands all the treasures of the earth, and will exalt you above all the rulers and kings of the world.' O My Letters! Verily I say, immensely exalted is this Day above the days of the Apostles of old. Nay, immeasurable is the difference! You are the witnesses of the Dawn of the promised Day of God. You are the partakers of the mystic chalice of His Revelation. Gird up the loins of endeavour, and be mindful of the words of God as revealed in His Book: `Lo, the Lord thy God is come, and with Him is the company of His angels arrayed before Him!' Purge your hearts of worldly desires, and let angelic virtues be your adorning. Strive that by your deeds you may bear witness to the truth of these words of God, and beware lest, by `turning back,' He may `change you for another people,' who `shall not be your like,' and who shall take from you the Kingdom of God. The days when idle worship was deemed sufficient are ended. The time is come when naught but the purest motive, supported by deeds of stainless purity, can ascend to the throne of the Most High and be acceptable unto Him. `The good word riseth up unto Him, and the righteous deed will cause it to be exalted before Him.' You are the lowly, of whom God has thus spoken in His Book: "And We desire to show favour to those who were brought low in the land, and to make them spiritual leaders among men, and to make them Our heirs.' You have been called to this station; you will attain to it, only if you arise to trample beneath your feet every earthly desire, and endeavour to become those `honoured servants of His who speak not till He hath spoken, and who do His bidding.' You are the first Letters that have been generated from the Primal Point, the first Springs that have welled out from the Source of this Revelation. Beseech the Lord your God to grant that no earthly entanglements, no worldly affections, no ephemeral pursuits, may tarnish the purity, or embitter the sweetness, of that grace which flows through you. I am preparing you for the advent of a mighty Day. Exert your utmost endeavour that, in the world to come, I, who am now instructing you, may, before the mercy-seat ofGod, rejoice in your deeds and glory in your achievements. The secret of the Day that is to come is now concealed. It can neither be divulged nor estimated. The newly born Bábe of that Day excels the wisest and most venerable men of this time, and the lowliest and most unlearned of that period shall surpass in understanding the most erudite and accomplished divines of this age. Scatter throughout the length and breadth of this land, and, with steadfast feet and sanctified hearts, prepare the way for His coming. Heed not your weaknesses and frailty; fix your gaze upon the invincible power of the Lord, your God, the Almighty. Has He not, in past days, caused Abraham, in spite of His seeming helplessness, to triumph over the forces of Nimrod? Has He not enabled Moses, whose staff was His only companion, to vanquish Pharaoh and his hosts? Has He not established the ascendancy of Jesus, poor and lowly as He was in the eyes of men, over the combined forces of the Jewish people? Has He not subjected the barbarous and militant tribes of Arabia to the holy and transforming discipline of Muhammad, His Prophet? Arise in His name, put your trust wholly in Him, and be assured of ultimate victory.'

Отпустив муллу Али, Баб вызвал остальных Букв Живущего, определил обязанности каждого из них и отправил их в разные стороны. Он обратился к ним с такими словами:

- О Мои возлюбленные друзья! Вы суть носители имени Божиего в сей День. Вы избраны стать вместилищем тайн Его. Надлежит каждому из вас являть Божественные качества, делами и словами олицетворять знамения Его справедливости, могущества и славы. Даже части вашего тела должны свидетельствовать о возвышенности вашей цели, честности вашей жизни, подлинности вашей Веры и вашей беззаветной преданности. Ибо истинно говорю Я, настал День, о коем сказал Бог в Книге Своей: "В тот День Мы наложим печать на их уста, но их руки будут обращаться к Нам, и их ноги будут свидетельствовать о том, что совершили они". Поразмыслите о словах Иисуса, кои Он обратил к Своим ученикам, когда отправлял их распространять Дело Божие. Он повелел им восстать и исполнить свою миссию, и обратился к ним с такими словами: "Вы подобны огню, зажженному в мрачную ночь на вершине горы. Пусть же сияет ваш свет пред очами людскими. Столь чистым должен быть ваш характер и такова степень вашего самоотречения, дабы благодаря вам люди могли признать Небесного Отца и приблизиться к Нему,- Тому, Кто есть Источник чистоты и благодати. Ибо никто не видел Отца, который на небесах. Вы, Его духовные дети, должны своими делами явить Его добродетели и свидетельствовать о Его славе. Вы соль земли; если соль потеряет свою силу, чем сделаешь ее соленой? Таково должно быть ваше самоотречение, что в какой бы город вы ни вошли, намереваясь провозглашать Дело Божие и учить ему, вы ни в коем случае не должны ожидать пищи или награды от жителей его. Нет же! - покидая тот город, вы должны отряхнуть прах с ваших ног. Как вошли вы в него чистыми и святыми, так и выйти вы должны из града сего. Ибо истинно говорю Я, Небесный Отец всегда с вами, и око Его на вас. Если вы будете верны Ему, Он, без сомнения, предаст в руки ваши все земные сокровища, и возвысит вас надо всеми правителями и царями мира". О Мои Буквы! Истинно говорю Я, сей День неизмеримо выше дней Апостолов былого. Нет, неизмеримо различие сие! Вы свидетели Зари обещанного Дня Божьего. Вы испили из таинственной чаши Его Откровения. Препояшьте чресла усилий и помните о словах Божиих, открытых в книге Его: "Вот пришел Господь твой Бог, и с Ним - воинство ангелов Его выстроилось пред Ним!" Очистите свои сердца от мирских вожделений и пусть украшением вашим будут ангельские добродетели. Старайтесь, дабы делами своими вы свидетельствовали о правоте сих Божиих слов, и остерегайтесь, чтобы не "отвернулся" Он от вас и не "избрал бы вместо вас других людей", кои "будут не вам чета" и кои отберут у вас Царство Божие. Прошли те дни, когда праздное поклонение мнилось достаточным. Настало время, когда ничто, кроме чистейшего побуждения, сопровождаемого делами безупречной святости, не сможет вознестись к престолу Всевышнего и не будет принято Им. "Доброе слово восходит к Нему, и праведное дело возвысит его пред Ним". Вы суть те униженные, о коих говорит Бог в Своей книге: "И Мы хотим оказать милость тем, что были унижены на земле, и сделать их духовными вождями среди людей, и сделать их Нашими наследниками". Вы призваны к сему положению; но достигнете вы его лишь тогда, когда поднимитесь, дабы попрать ногами все мирские вожделения, и постараетесь стать теми "почтенными слугами Его, кои не заговорят, пока Он не сказал, и кои следуют Его велению". Вы суть первые Буквы, порожденные Исходной Точкой40, первые Родники, пробившиеся из Источника сего Откровения. Молите Господа вашего Бога хранить вас, дабы никакие земные хлопоты, никакие мирские привязанности и суетные заботы не запятнали вашу чистоту и не добавили горечи в ту сладость, что течет сквозь вас. Я готовлю вас к пришествию величайшего Дня. Приложите все усилия, дабы в грядущем мире Я, ныне наставляющий вас, мог бы, перед престолом милости Божией, радоваться вашим деяниям и гордиться вашими достижениями. Тайна грядущего Дня ныне сокрыта. Невозможно ни разгласить ее, ни пытаться разгадать ее. Новорожденное дитя в тот День превзойдет мудрейших и почтеннейших людей сего времени, и самый скромный и необразованный из людей той эпохи постигнет больше, чем самые сведущие и образованные богословы сего века. Разойдитесь по всей земле и, ступая твердо и храня чистоту в своем сердце, приготовьте путь для Его пришествия. Не обращайте внимания на вашу слабость и бренность; устремите свой взор к непобедимой силе Господа, вашего Бога, Всемогущего. Разве не даровал Он в прежние времена Аврааму, несмотря на Его кажущуюся беспомощность, победу над силами Нимрода? Разве не позволил Он Моисею, жезл Коего был Его единственным спутником, повергнуть фараона и его воинство его? Разве не установил Он владычество Иисуса, бедного и скромного в глазах людских, возвысив Его над объединенными силами еврейского народа? Разве не подчинил Он дикие и воинственные племена Аравии священному и преображающему порядку Мухаммада, Пророка Его? Воспряньте же во имя Его, уповайте на Него всецело, и будьте уверены в конечной победе41.

With such words The Báb quickened the faith of His disciples and launched them upon their mission. To each He assigned his own native province as the field of his labours. He directed them each and all to refrain from specific references to His own name and person. He instructed them to raise the call that the Gate to the Promised One has been opened, that His proof is irrefutable, and that His testimony is complete. He bade them declare that whoever believes in Him has believed in all the prophets of God, and that whoever denies Him has denied all His saints and His chosen[Illustration: THE MADRISH OF NIM-AVARD, ISFAHAN]ones. With these instructions He dismissed them from His presence and committed them to the care of God. Of these Letters of the Living, whom He thus addressed, there remained with Him in Shiraz Mulla Husayn, the first of these Letters, and Quddus, the last. The rest, fourteen in number, set out, at the hour of dawn, from Shiraz, each resolved to carry out, in its entirety, the task with which he had been entrusted.

С этими словами Баб вдохнул новый дух в Своих последователей и отправил их для выполнения данного им поручения. Каждому из них Он назначил его родную провинцию в качестве сферы деятельности. Он приказал им не давать никаких сведений относительно Его имени или личности42. Он потребовал от них объявить всем, что Врата Обещанного открылись, что аргумент Его неопровержим и доказательство Его выполнено. Он велел им объявить также, что всякий, кто уверует в Него, уверовал во всех Посланников Божиих, кто отрицает Его - отрицает всех Его святых избранников. С этими указаниями, поручив их Божиему попечению, Он отпустил их. Из всех Букв Живущего, к которым были обращены вышеупомянутые слова, остались с Ним в Ширазе Мулла Хусейн, первый из этих букв, и Куддус, последний. Остальные четырнадцать Букв покинули Шираз в следующий день на рассвете и каждый отправился в назначенную ему сторону с твердым решением выполнить в совершенстве данное ему поручение.

To Mulla Husayn, as the hour of his departure approached, The Báb addressed these words: "Grieve not that you have not been chosen to accompany Me on My pilgrimage to Hijaz. I shall, instead, direct your steps to that city which enshrines a Mystery of such transcendent holiness as neither Hijaz nor Shiraz can hope to rival. My hope is that you may, by the aid of God, be enabled to remove the veils from the eyes of the wayward and to cleanse the minds of the malevolent. Visit, on your way, Isfahan, Kashan, Tihran, and Khurasan. Proceed thence to Iraq, and there await the summons of your Lord, who will keep watch over you and will direct you to whatsoever is His will and desire. As to Myself, I shall, accompanied by Quddus and My Ethiopian servant, proceed on My pilgrimage to Hijaz. I shall join the company of the pilgrims of Fars, who will shortly be sailing for that land. I shall visit Mecca and Medina, and there fulfil the mission with which God has entrusted Me. God willing, I shall return hither by the way of Kufih, in which place I hope to meet you. If it be decreed otherwise, I shall ask you to join Me in Shiraz. The hosts of the invisible Kingdom, be assured, will sustain and reinforce your efforts. The essence of power is now dwelling in you, and the company of His chosen angels revolves around you. His almighty arms will surround you, and His unfailing Spirit will ever continue to guide your steps. He that loves you, loves God; and whoever opposes you, has opposed God. Whoso befriends you, him will God befriend; and whoso rejects you, him will God reject."

К Мулле Хусейну незадолго до его отъезда Баб обратился с такими словами:

- Не печалься о том, что не избран ты Мною для того, чтобы сопровождать меня на паломничество в Хиджаз. Взамен этого Я отправляю тебя в город, который несравним ни с Хиджазом, ни с Ширазом, ибо в нем заключена величайшая тайна. Надеюсь, что с помощью Бога ты сможешь разорвать завесы, заслоняющие свет, и просвещать умы недоброжелательных людей. Посети Исфаган, Кашан, Тегеран и Хорасан. Затем отправься в Ирак и жди там повеления Господа твоего, который будет охранять тебя и отправит тебя куда пожелает. Я же в сопровождении Куддуса и Моего слуги-эфиопа отправлюсь на паломничество в Хиджаз. Мы присоединимся к группе паломников Фарса, которая завтра отправится в путь. Я поеду в Мекку и Медину и там исполню поручение, данное Мне Богом. Даст Бог, Я намерен вернуться через Куфу, где надеюсь встретиться с тобой. Если иначе предрешено будет Господом, Я потребую тебя в Шираз. Будь уверен, что воинство невидимого Царства будет тебе поддержкой и подкреплением. Ты теперь одарен небесной силой, окружен воинством избранных Его ангелов. Его всемогущая власть защитит тебя, Его неизменный дух будет тебе руководителем в жизни. Кто полюбит тебя, тот полюбит Бога, кто воспротивится тебе, тот воспротивится Богу, кто поможет тебе, тот помог Богу, и кто отвергнет тебя, тот будет отвергнут Богом.

1 "Мулла Хусейн был таков, что даже его противники считали его человеком, обладающим большими знаниями и чрезвычайной силой характера. Он предался учению с раннего детства, своими успехами в области теологии и юриспруденции он смог снискать всеобщее уважение и почет" (Граф де Гобино, "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 128).

2 22 января 1844 г.
3 Коран 29:69.
4 Коран 15:46.

5 Вечером 22 мая 1844 года. Дата 23 мая совпала с четвергом.

6 "Говорят, что Мулла Хусейн заявил следующее: "Однажды, будучи наедине с покойным сейидом Казимом в его библиотеке, я попросил его объяснить причину, по которой сура "Иосиф" названа в Коране "лучшим из рассказов", на что он ответил, что еще не время объяснить эту причину. Разговор этот запечатлелся в моей памяти, но об этом я никому не говорил"" ("Тарихе Джадид").

7 Дата проявления установлена в следующей части Персидского Байана (Вахид 2, Баб 7): "Это было в два часа одиннадцать минут после заката солнца, накануне пятого джамадиел-ула 1260 года Хиджры, соответствующему 1270 году после объявления миссии Мухаммада" (из рукописи Байана, выполненной сейидом Хусейном, секретарем и другом Баба).

8 А.Л.М.Никола цитирует следующее из Китаб-уль-Харамейн: "Воистину, это было 15-го рабиол-авваля месяца, когда впервые был ниспослан дух в сердце сего Слуги" (А.Л.М.Никола. "Сейид Али Мухаммад по прозвищу Баб", стр. 206).

9 Выдержки из Корана.

10 "Первая из этих книг чисто религиозного и мистического характера, во второй книге много внимания уделено полемике и диалектике, и читатели с удивлением замечают, что в избранной Им главе из Книги Божией Он находит много новых вопросов, о которых до того времени никто и не думал, и что Он выводит из них совершенно неожиданные доктрины и учения. Что больше всего восхищало людей - это изящество и красота арабского стиля, употребляемого Им в Его произведениях, многочисленные поклонники которых смело предпочитают их лучшим отрывкам из Корана" (Гграф де Гобино. "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 120).

11 Комментарий Баба к суре "Иосиф".
12 Коран 37:180.

13 "Сказано в "Бихар ал-Анвар", "Авалим" и "Йанбу" Садика, сына Мухаммада, изрекшего: "Во всем знании всего двадцать семь букв. В открытом Пророками лишь две буквы из сего. Никто из людей до сих пор не узнал более тех двух букв. Но по пришествии Каима оставшие двадцать две буквы будут явлены людям". Рассуди: Он объявил, что Знание состоит из двадцати семи букв, и все пророки для Него - от Адама до Печати Пророков - выявили всего лишь две буквы и были ниспосланы на землю с ними. Он предрек также, что Каим откроет остальные двадцать пять букв. Оцени из сего речения, сколь велико и возвышенно Его положение! Он превосходит всякого из Пророков и Его Откровение превыше понимания и постижения всякого избранного" ("Китаб-и-Икан", стр. 205)

14 "Подумай о начале Откровения Байана: в течение сорока дней никто, кроме буквы Син [Муллы Хусейна], не уверовал в Баба. И лишь постепенно формы букв Бисмиллах-уль-Амна-уль-Акдас были облечены одеждой веры, пока, наконец, не завершилось Первое Единство [первые восемнадцать учеников Баба с Ним самим]. Заметь теперь, насколько возросло оно [число верующих в Баба] в эти дни" ("Персидский Байан", том 4, стр. 119).

15 Он также известен под следующими именами: Сейид-и-Зекр, Абд-ас-Зекр, Баб-Улла, Ноктэ-и-Улла, Талат-и-Ала, Хазрат-и-Ала, Рабби-Ала, Ноктэ-и-Байан, Сейид-и-Баб.

16 20 октября 1819.

17 По мнению мирзы Абуль-Фазла ("Рукопись относительно дела Божиего", стр. 3), Баб был еще грудным ребенком, когда умер Его отец.

18 По мнению мирзы Абуль-Фазла ("Рукопись относительно дела Божиего", стр. 3), Бабу было шесть или семь лет, когда Он поступил в школу шейха Абида. Эта школа была известна под названием "Гахвее Оулия". Пять лет Баб ходил в школу, где Он получил обычное образование по персидскому языку. В первые дни рабиол-авваля месяца 1257 года Хиджры Он отправился в Наджаф и Карбилу и спустя семь месяцев вернулся в Свою родную провинцию Фарс.

19 "Во имя Бога Милостивого, Милосердного".

20 "Повелитель Эпохи" (одно из прозвищ обещанного Каима).

21 Согласно повествованиям хаджи Моинос-Салтане (стр. 37), двадцати лет отроду Баб самостоятельно правил Своими делами. "Рано потеряв отца, Он был отдан на воспитание Его дяде с материнской стороны, под руководством которого впоследствии Он занялся той же торговлей, что и Его отец (то есть торговлей галантерейными товарами)" (А.Л.М.Никола. "Сейид Али Мухаммад по прозвищу Баб", стр. 189).

22 Согласно повествованиям хаджи Моинос-Салтане (стр. 37), Баб женился, когда Ему было двадцать два года.

23 Баб говорит о ней в своем комментарии к суре "Иосиф" (глава Гарабат). Здесь мы цитируем отрывок, который перевел А.Л.М.Никола на французский язык: "Воистину! Я обручился на престоле Божием с Сара, то есть с возлюбленной. Ибо возлюбленная происходит от Возлюбленного (Возлюбленный есть Мухаммад; это значит, что Сара была сейидом). Воистину, я взял в свидетели обручения ангелов небесных и жителей рая. О возлюбленная! Знай, что необъятна благодать великого Зекра! Ты не из обыкновенных женщин - если послушаешься ты Бога о великом Зекре! Знай великую правду Предвечного Слова. Без сомнения, Премудрому Господу ты обязана этой честью. Будь терпеливой в том, что суждено Богом Бабу и его семье. Воистину, твой сын Ахмад нашел свой приют в раю возле великой Фатеме" (А.Л.М.Никола. "Персидский Байан", том 2, стр. 10-11). "Вдова Баба пережила его до 1300 года Хиджры (1882-1883)" (Журнал Царского Азиатского Общества, 1889, ст. 12, стр. 993).

Оба [сейид Хасан и мирза Абдуль-Гасем] были сыновьями мирзы Али, дяди (с отцовской стороны) матери Баба. Мирза Мохсен (сын мирзы сейида Хасана) и мирза Хади (внук мирзы Абуль-Гасема) стали зятьями Абдул-Баха.

24 Баб говорит о Своем сыне в комментарии к суре "Иосиф". Здесь мы приводим соответствующую часть из перевода А.Л.М.Никола: "Воистину, твой сын Ахмад нашел себе приют в благослованном раю, возле великой Фатеме" (глава Герибат). "Слава Господу, давшему Радости Очей в молодости сына по имени Ахмад. Воистину, мы возвели его к Богу!" (глава Абд) (А.Л.М.Никола. Предисловие к "Персидскому Байану", том 2, стр. 11).

25 1843 г.

26 "Он отправился из Шираза в Бушир семнадцати лет отпрду. Здесь прожил Он пять лет, занимаясь торговыми делами. В течение этого периода Он смог благодаря Своей честности и набожности снискать уважение всех торговцев, с которыми Ему приходилось иметь дело. Он тщательно исполнял религиозные обязанности, щедро давал милостыню бедным. Однажды Он дал Своему бедному соседу семьдесят туманов (приблизительно 22 ф. стерлингов)" (Хаджи мирза Джани. Приложение 2 к "Тарихе Джадид", стр. 343-4).

27 "Задумчивый, скорее молчаливый, Он уже Своим очаровательным лицом, дивным взором, скромным поведением привлекал внимание Своих сограждан. С ранней молодости Он сильно интересовался религиозными вопросами, ибо Ему было только 19 лет, когда Он написал Своей первый труд "Ресалее Фергхийе", в котором Он проявлял истинную набожность и где мы находим душевное излияние мусульманина, что, казалось, обещало Ему блестящее будущее среди правоверных шиитов. Возможно, что этот труд был написан в Бушире, ибо когда Он был направлен туда по торговым делам, Ему было 18 или 19 лет" (А.Л.М.Никола. "Сейид Али Мухаммад по прозвищу Баб", стр. 189-190).

28 "В обществе он более охотно беседовал с учеными или слушал то, что рассказывали многочисленные путешественники, приезжавшие в этот торговый город, так что его скорее причисляли к приверженцам Тариката [к суфиям], к котрым народ питал большое уважение" (Азиатский Журнал, 1866, том 7, стр. 335)

29 В "Кашф-уль-Гета" мы находим следующие подробности об этой замечательной личности: "Сам хаджи сейид Джавад сообщил мне, что он жил в Карбиле, что его двоюродные братья были известными улемами и законоведами и принадлежали к шиитской секте Эсна Ашари. В молодости он встретился с шейхом Ахмадом Ахсаи, но никогда не считался его последователем. Однако впоследствии он стал одним из известных сторонников сейида Казима и был причислен к его выдающимся приверженцам. Он встретился с Бабом в Ширазе перед Его Откровением. Он увидел Его несколько раз в доме Его дяди, когда Бабу было восемь или девять лет. Впоследствии он встретился с Ним в Бушире и остановился почти на шесть месяцев в том же хане, где жил Баб со Своим дядей. Мулла Хусейн Бастами, один из Букв Живущего, познакомил его с Откровением Баба, когда он жил в Карбиле, откуда он отправился в Шираз, чтобы приобрести более полные сведения об Его Откровении" (стр. 55-57).

30 "Выражение лица Баба было добрым и благородным, его манеры сдержанными и величественными, его красноречие производило глубокое впечатление, и он писал прекрасно и быстро" (Леди Шейл. "очерк о жизни и нравах в Персии", стр. 178).

31 "Со сдержанным характером, занятый постоянно исполнением религиозных обязанностей, изумительно добрый, с чрезвычайно простым нравом, и будучи вместе со всеми этими качествами еще и слишком молодым и очаровательным, он смог заинтересовать собой некоторых ученых лиц, так что повсюду начали говорить о его знаниях и поразительном красноречии. Стоило ему заговорить, уверяли знавшие его люди, чтобы слушающий его был тронут до глубины души. Выражаясь, впрочем, чрезвычайно благоговейно о Пророке, Имамах и их святых учениках, он очаровывал строгих правоверных мусульман и в то же время, беседуя конфиденциально с людьми, не принимающими легко всякое мнение, он доставлял им удовольствие тем, что не только не показывал себя строко придерживающимся всего того, что им было в тягость, но для других имело священный характер, а наоборот, открывал им все эти горизонты - бесконечные, разнообразные, разноцветные, местами покрытые тенью, местами освещенные ослепительным светом, и это приводило в экстаз персидский народ с его сильным воображением" (Граф де Гобино. "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 118).

32 Самандар, один из первых верующих в Казвине, говорит (рукопись, стр. 15), что сестра Тахере по имени Марзийе была женою мирзы Мухаммада Али, который был одним из Букв Живущего и пал мученической смертью в форту шейха Табарси. Марзийе, по-видимому, признала и приняла Дело Баба (стр. 5). Мирза Мухаммад Али был сыном хаджи муллы Абдул Ваххаба, которому Баб открыл Скрижаль, когда Он находился неподалеку от Казвина.

33 Согласно "Повествованиям путешественника", у Тахере были два сына и одна дочь, и ни один из них не уверовал в Баба. Она была настолько образованной и ученой, что ее отец, хаджи мулла Салих, часто выражал свое сожаление такими словами: "О если бы она была мальчиком - ведь тогда этот мальчик был бы красой и гордостью моей семьи, он стал бы моим преемником!" Впервые она познакомилась с учением шейха Ахмада, будучи у своего двоюродного брата муллы Джавада, в библиотеке которого она взяла эти книги и принесла их домой. Отец сильно упрекнул ее и в пылу спора осудил шейха Ахмада. Не обращая внимания на советы отца, Тахере вступила в тайную переписку с сейидом Казимом, который прозвал ее Куррат-уль-Айн. Прозвище Тахере, которое впервые было ей дано, когда она находилась в Бадаште, впоследствии было одобрено Бабом. Она покинула Казвин и отправилась в Карбилу надеясь встретиться с сейидом Казимом, однако слишком поздно прибыла в этот город, так как за десять дней до ее прибытия сейид Казим скончался. Она присоединилась к ученикам покойного вождя и посвятила свое время молитвам и размышлениям в ожидании Того, пришествие Которого было предсказано сейидом Казимом. Во время пребывания в этом городе однажды ночью ей приснилось, что юноша-сейид, одетый в черный плащ с зеленым тюрбаном, появился на небе и с воздетыми руками читал какие-то стихи, один из которых она записала в своей книжке. Проснувшись, она была сильно поражена этим странным сном. Когда впоследствии она достала копию Ахсан-уль-Гесаса, комментария Баба к суре "Иосиф", она к величайшему своему удивлению нашла в этой книге вышеупомянутый стих. Это открытие убедило ее в правоте Дела, провозглашенного Автором этой книги. Она приступила к переводу Ахсан-уль-Гесаса на персидский язык и приложила много усилий для ее распространения и толкования. В течение трех месяцев ее дом в Карбиле был окружен охраной, поставленной губернатором для того, чтобы следить за ней и воспрепятствовать ее свиданиям с людьми. Из Карбилы она отправилась в Багдад и прожила некоторое время в доме шейха Мухаммада Шебле, откуда она отправилась в другой квартал и, наконец, поселилась в доме муфтия, где оставалась почти три месяца.

34 "Кашфол Гета" (стр. 93) сообщает, что об Откровении Баба Тахере узнала от Муллы Али Бастами, который посетил Карбилу в 1260 году после своего возвращения из Шираза.

35 "Одним из самых значительных семейств Казвина, как с точки зрения высоких духовных званий, которыми обладали разные ее члены, так и с точки зрения научных знаний, которыми они славились, бесспорно, было семейство хаджи муллы Салиха Барагани. У него был брат по имени мулла Мухаммад Таги Барагани, который после своей смерти был прозван Шахиде Салес, то есть "третий мученик". Перед тем, как изложить их историю, скажем несколько слов о событиях, описание которых объяснит нам их роль в религиозных распрях Персии и одновременно катастрофу, к которой пришел брат муллы Салиха из-за своего надменного и гордого нрава. Когда великий муджтахид Ага Сейид Мухаммад прибыл в Казвин, кто-то псросил, является ли хаджи мулла Салих барагани муджтахидом. "Конечно", - ответил сейид, и это вполне понятно, ибо Салих был одним из его прежних учеников и некоторое время учился у Ага Сейида Али. "Хорошо, - заметил его собеседник, - а его брат, Мухаммад Таги, заслуживает ли этого священного титула?" Ага Сейид Мухаммад начал восхвалять достоинство и знания Таги, но не дал прямого ответа на этот недвусмысленно поставленный вопрос, что не помешало вопрошателю распространить по всему городу слух, будто сам сейид Мухаммад признал его глубокие знания и объявил его муджтахидом в его присутствии. В это время сейид Мухаммад жил у одного из своих коллег по имени мулла Абдул Ваххаб, который, узнав о распространении этого слуха, вызвал к себе упомянутое лицо и в присутствии свидетелей выбранил его как следует. Эта весть переходила из уст в уста (каждый добавлял свое) и наконец дошла до слуха Таги и сильно взбесила его, так что каждый раз, когда при нем упоминали имя муллы Абдул Ваххаба, он ограничивался такими словами: "Я его уважаю только за то, что он сын моего возлюбленного наставника". Сейид Мухаммад, узнав обо всем этом, понял, что сильно огорчил Таги, поэтому пригласил его однажды на обед, обошелся с ним с большим уважением, написал ему свидетельство о том, что тот считается муджтахидом, и в тот же день пошел с ним в мечеть, где по окончании молитвы поднялся на кафедру, произнес хвалебную речь в отношении Таги и, наконец, объявил его муджтахидом. Спустя некоторое время, проезжая через Казвин, там остановился шейх Ахмад Ахсаи. "Этот человек, - пишет набожный автор "Гесасол Олама", - был объявлен нечестивцем, ибо он хотел применять философию к Закону Божиему, а все знают, что в большинстве случаев гармония разума с Законом Божиим - невозможная вещь". Во всяком случае, шейх Ахмад превозносил своих современников, и многие люди разделяли его идеи. Он имел много приверженцев во всех городах Персии. Шах Фатх Али обращался с ним с большим уважением, хотя Ахунд Мулла Али так, по-видимому, отозвался о нем: "Это невежда с чистым сердцем". Будучи проездом в Казвине, он поселился в доме муллы Абдул Ваххаба, которого с тех пор считали врагом семьи Барагани. Он ходил молиться в приходскую мечеть, и улемы Казвина тоже приходили туда, чтобы молиться под его руководством. Разумеется, всем этим духовным лицам он отплатил визитом и отблагодарил их за оказанные ему любезности; он был в весьма хороших отношениях с ними, и скоро ни для кого не было секретом, что хозяин дома стал одним из его последователей. Однажды он пришел к хаджи мулле Таги Барагани, который для вида принял его весьма почтительно, но, воспользовавшись его присутствием, задал ему несколько лукавых вопросов. "Что касается воскресения мертвых в День Суда, - спросил он, - согласны ли Вы с мнением муллы Садра?" "Нет", - ответил шейх Ахмад. Тогда он позвал своего младшего брата, хаджи муллу Али: "Пойди, - сказал он ему - в мою библиотеку и принеси мне "Шавахеде Робубийе" муллы Садра". Пока тот искал требуемую книгу, он обратился к своему собеседнику с замечанием: "Я не буду спорить с Вами по этому поводу, но любопытно было бы знать Ваше мнение по этому вопросу". Шейх Ахмад ответил: "Проще этого ничего не может быть. По-моему, здесь следует понимать не воскресение тела, а воскресение сущности, а сущность и тело можно уподобить стеклу и камню". "Виноват, - возразил Таги, - ведь сущность и тело не одно и то же, а вы знаете, что согласно догмату нашей святой религии сы веруем в воскресение тела". Разумеется, шейх был смущен, напрасно один из его учеников, уроженец Туркестана, попытался изменить разговор, затронув вопрос, обсуждение которого требовало много времени, но было уже поздно, ибо удар был нанесен, и шейх Ахмад ушел с уверенностью, что он уже компрометирован. Скоро он заметил, что Таги не замедлил распространить в городе их разговор, ибо в тот же день, когда он пошел в мечеть, один лишь Абдул Ваххаб последовал за ним. События принимали дурной оборот, Абдул Ваххаб, желая уладить дело, попросил своего наставника написать и опубликовать брошюру, в которой он подтвердит воскресение тела. Однако он не учел ненависти Таги. Ибо хотя шейх Ахмад написал эту брошюру, которая еще существует под названием Аджвебатол Масаэль, но никто не хотел ее читать, и все боле и более распространялась весть о его нечестии. Дело дошло до того, тчо губернатор города, принц Али Наги мирза, Рокнод Доуле, учитывая важность лиц, вступивших в борьбу и опасаясь обвинения в том, что он не воспрепятствовал зарождению раздора, решил попытаться примирить их. И он пригласил на большой ужин всех улемов города. Шейх Ахмад занимал первое место, и возле него, отделенный третьим лицом, сидел Таги. Подали блюда, приготовленные на троих, так что двум врагам пришлось кушать вместе, но упрямый Таги повернулся к своим соседям и, к величайшему возмущению принца, левой рукой прикрыл свое лицо, чтобы не встречаться глазами с шейхом Ахмадом. После ужина, который был скорее печальным, принц, упорствуя в своем решении примирить противников, произнес хвалебную речь в отношении шейха Ахмада, заявил, что он является самым великим среди арабских и персидских ученых, что Таги должен питать к нему большое уважение и что не подобает прислушиваться к слухам, распространяемым людьми, желающими войны между двумя выдающимися духовными лицами. Однако Таги яростно прервал его речь, заявив тоном полного презрения: "Можно ли примирить веру с неверием: доктрина шейха о воскресении совершенно противоречит догматам Ислама. И кто разделяет это мнение, тот нечестивец. Что может быть общего между мятежником и мною?" И сколько ни успокаивал и ни просил принц, все же успокоить Таги не удалось, и этим собрание закончилось" (А.Л.М.Никола. "Сейид Али Мухаммад по прозвищу Баб", стр. 263-267).

36 "Третий мученик".

37 "У муллы Салиха в числе его детей была дочь по имени Заррин Тадж ("Золотой Венец"), которая привлекала к себе внимание уже с раннего детства. Вместо того, чтобы играть и забавляться со своими ровесниками, она проводила целые часы у отца, где прислушивалась к догматическим беседам своих родственников. Благодаря своему проницательному уму она быстро усвоила весь свод законов Ислама, но не была поглощена ими и скоро дошла до того, что свободно могла обсуждать самые затруднительные и неясные вопросы: предания (хадисы) для нее не заключали ничего таинственного. Слава о ней быстро пронеслась по всему городу, и ее сограждане считали ее просто чудом, что она вполне и заслуживала, ибо в самом деле она была чудом как по своим знаниям, так по своей красоте. Когда она достигла возраста взрослой девочки, ее лицо сияло такой очаровательной красотой, что ее прозвали Куррат-уль-Айн, или "утешение очей", как переводит граф де Гобино. Ее брат Абдул Ваххаб, унаследовавший у отца его знания и славу, так отзывался о ней, хотя и оставался, по крайней мере для вида, мусульманином: "Мы все, братья ее, а также и двоюродные братья, не осмеливались говорить перед ней, до того боялись мы ее знаний, а если же мы отваживались выразить наше мнение относительно оспариваемой доктрины, она так ясно, точно и решительно доказывала наше заблуждение, что мы уходили крайне пристыженными". Она посещала курсы отца и дяди в том же зале, где присутствовало двести или триста учеников, но оставалась всегда за занавеской и не раз опровергала доводы этих двух стариков. Скоро она приобрела изумительную славу во всех научных кругах Персии, так что самые высокопоставленные улемы согласились с некоторыми ее гипотезами и мнениями. замечательно то, что мусульманская религия ставит женщину почти на уровень с животными: она лишена духа и существует только для размножения. Будучи еще молодой, она вышла замуж за сына своего дяди, Мухаммада Казвини, который был имамом-джомэ города; позднее она отправилась в Карбилу, где посетила уроки сейида Казима Решти. Она страстно разделила его убеждения, с которыми була уже знакома, ибо Казвин был тогда одним из очагов доктрины шейхитов. Она обладала, как мы увидим впоследствии, пламенным темпераментом, ясным умом, изумительным хладнокровием и неукротимой смелостью. Со всеми этими качествами ей было суждено заняться Бабом, о котором она узнала немедленно после того, как вернулась в Казвин. Эта весть так заинтересовала ее, что она вошла в переписку с реформатором, и, быстро убежденная им, она уверовала в него. Охваченное ужасом, духовенство подняло большой шум. Напрасно ее муж, отец, братья заклинали ее отказаться от этого опасного, безумного поступка. Она осталась непоколебимой и во всеуслышанье провозгласила свою Веру" (А.Л.М.Никола. "Сейид Али Мухаммад по прозвищу Баб", стр. 273-274).

38 "Объясняя происхождение этого имени, хаджи Карим Хан в своей книге "Хедаятол Талебин" пишет, что покойный шейх Ахмад, будучи в Карбиле, при посещении святых гробниц в знак уважения к Имама читал свои молитвы, стоя за Имамом, то есть у его ног. В действительности для него с точки зрения уважения, которое следует оказывать святым, не было разницы между живым Имамом и мертвым Имамом. Персияне, напротив, при посещении гробницы молятся над головою Имама и, следовательно, спиной к нему, ибо святых хоронят головою к Кибле. Это просто позор и нелепость! Апостолы Христа, заявив, что они пришли на помощь Богу, были прозваны Насара, именем, которое было дано всем тем, кто пошел по их стопам. Таким же образом и назвали Бала Сари всех последователей доктрины, согласно которой молитву следует произносить над головою Имама" (А.Л.М.Никола. "Очерк относительно шейхизма", I, предисловие, стр. 5-6).

39 Мухаммад Мустафа пишет (стр. 106), что по приказу губернатора города Наджиб-Паши Мулла Али был заключен на шесть месяцев в тюрьму. Затем согласно распоряжению турецкого правительства он должен был отправиться в Константинополь. Он проехал через Мосул, где смог заинтересовать некоторых лиц новым Откровением. Однако его друзья не смогли узнать, доехал ли он до Константинополя.

40 Один из титулов Баба.

41 Так говорит Баб о Буквах Живущего в Персидском Байане (Вахид 1, Баб 2): "Все они составляют имя Живущего, ибо это - имена, самые бизкие к Богу; других же наставит на правый путь их добродетель, ибо ими начал Бог создание Байана и к ним Он вернет это создание Байана. Это светочи, которые испокон веков преклонялись и вечно будут преклоняться пред небесным престолом" (Персидский Байан, том I, стр. 24-25).

42 А.Л.М.Никола в предисловии к первому тому "Персидского Байана" пишет: "Все согласны с тем, что невозможно было ему провозглашать во всеуслышание свою доктрину и распространять ее среди людей. Он должен был поступить подобно врачу, который, желая заманить больных детей. покрывает горькие пилюли чем-то сладким, и таким образом они не отказываются принять их. И народ, среди которого он появился, был и, к сожалению, остается еще более фанатичным, нежели евреи времен Христа, и не было в то время великой Римской империи для того, чтобы обуздать возбужденных до безумия людей. Следовательно, если Христос, несмотря на сравнительно мягкие условия, в которых он проповедовал свою веру, счел нужным пользоваться притчей, Сейид Али Мухаммад тем более вынуждены был выражать свои идеи иносказательно и давать лишь каплями напитки Божественных добродетелей. Он воспитывает свое дитя, человечество; он руководит им, стараясь не замучить его, он наставляет его на путь, который медленно, но уверенно поведет его к издревле намеченной цели, и оно достигнет ее, как только научится самостоятельно двигаться вперед".

38
Дата создания 12.10.00 17:08