Web - Windows - iPhone
===============================================================================
Глава XVIII.Баб, в ожидании недалёкого уже часа Своих страданий, распустил учеников, собравшихся в Чихрике, и со спокойным отрешением ожидал приказа, вызывающего Его в Табриз. Те, под чью охрану Он был передан, сочли, что неразумно будет ехать через город Хой, который лежал на их пути в столицу Азербайджана. Они решили поехать через Урумиййе и, таким образом, избежать демонстраций, которые возмущенные жители Хоя наверняка устроили бы в знак протеста против тирании правительства. Когда Баб въехал в Урумиййе, Малик Касим-мирза оказал Ему торжественный прием и проявил самое душевное гостеприимство. В Его присутствии принц выказывал необычайное почтение и не позволил ни одному человеку из тех, кто получил разрешение увидеться с Ним, проявить даже следа неуважения.
В одну из пятниц, когда Баб собирался в общественную баню, принц, которому стало любопытно испытать смелость и силу Гостя, приказал конюху привести для Него одну из самых норовистых своих лошадей. Тревожась о том, что Баб может пострадать, слуга тайно подошёл к Нему и пытался убедить Его отказаться сесть на коня, который уже скидывал с себя самых отважных и умелых наездников. «Не бойся,-- ответил Баб.-- Делай так, как тебе велено, и предоставь Нас заботе Вседержителя». Жители Урумиййе, прознавшие о намерении принца, высыпали на общественную площадь, желая посмотреть, что будет с Бабом. Как только Ему подвели коня, Он спокойно подошёл к нему и, взяв уздечку, которую Ему передал конюх, нежно и ласково погладил его и поставил ногу в стремя. Конь стоял рядом с Ним смирно и не шелохнувшись, как будто чувствуя владеющую им силу. Толпа, наблюдавшая за этим в высшей степени необычным зрелищем, дивилась поведению животного. Для этих простых людей столь необычный случай казался почти чудом. Исполненные энтузиазма, они кинулись целовать стремена Баба, но слуги принца преградили им путь, опасаясь, как бы столь великое столпотворение не причинило Ему вреда. Самому принцу, который сопровождал своего Гостя пешком почти до самой бани, Он велел, ещё до того, как они достигли входа в неё, вернуться назад в свою резиденцию. Всю дорогу пешие охранники принца усердно пытались сдержать народ, который теснился со всех сторон, желая хотя бы мельком взглянуть на Баба. По прибытии Он отпустил всех, кто сопровождал Его, за исключением личного слуги принца и сиййида Хасана, которые ждали в передней и помогли Ему снять одежду. По возвращении из бани Он сел на того же самого коня, и та же толпа вновь встретила Его приветственными возгласами. Принц пешком вышел Ему навстречу и сопроводил Его назад в свою резиденцию.
Едва Баб покинул баню, как жители Урумиййе бросились туда и до последней капли забрали воду, которую Он использовал для омовения. Все были охвачены в тот день великим волнением. Баб, наблюдая эти проявления безудержного восторга, вспомнил хорошо известное предание, обычно приписываемое имаму Али, Повелителю Правоверных, в котором говорится непосредственно об Азербайджане. Завершающие слова этого предания гласят, что озеро Урумиййе закипит, выйдет из берегов и затопит город. Когда Ему впоследствии сообщили, что подавляющее большинство людей не задумываясь объявило о полнейшей преданности Его Делу, Он спокойно заметил: «Неужели люди полагают, что их оставят в покое и не подвергнут испытанию только за то, что они скажут: "Мы уверовали"?» (Коран, пер. Османова, 29:2.)
Этот комментарий оказался полностью справедливым в свете реакции этих самых людей на весть о той жестокой участи, что обрушилась на Него в Табризе. Лишь горстка из тех, кто столь хвастливо заявлял о своей вере в Него, подтвердила, в час испытаний, свою преданность Его Делу. Самым выдающимся среди них был мулла Имам-Варди, твёрдость веры которого не превзошёл никто, кроме муллы Джалила-и-Уруми, уроженца Урумиййе и одного из Букв Живого. Превратности судьбы только ярче разожгли огонь его преданности и укрепили его убеждённость в справедливости принятого им Дела. Впоследствии он удостоился встретить Бахауллу, истинность Миссии Которого он немедленно распознал, поднявшись на продвижение её с той же пламенной убеждённостью, которая характеризовала его прежние старания во имя развития Дела Баба. В ознаменование его долгого служения как он сам, так и его семья были пожалованы многочисленными Скрижалями, явленными пером Бахауллы, в которых Он превозносил его достижения и просил Вседержителя благословить его труды. С непоколебимой целеустремлённостью он продолжал трудиться ради продвижения Веры до самой смерти, которая пришла к нему в возрасте более восьмидесяти лет.
[1.] Коран 29:2.Рассказы о знамениях и чудесах, которым стали свидетелями бесчисленные почитатели Баба, вскоре начали передаваться из уст в уста и вызвали волну беспримерного энтузиазма, которая с ошеломляющей скоростью прокатилась по всей стране. Она захлестнула Тегеран и заставила высокопоставленных духовных сановников царства вновь выступить против Него. Они содрогались при виде роста Движения, которое, если позволить ему свободно развиваться, наверняка вскоре поглотило бы, по их мнению, те учреждения, от которых зависела их власть и даже само их существование. Со всех сторон видели они всё более яркие проявления веры и преданности, которых сами они никогда не смогли бы вызвать,-- преданности, которая подрывала самые основы того строя, что был взращён их собственными руками, и которую никакие имевшиеся в их распоряжении средства не смогли до сих пор ослабить.
Табриз, в частности, захлестнула волна жестоких беспорядков. Известие о приближающемся приезде Баба распалило воображение его жителей и разожгло самую яростную злобу в сердцах духовенства Азербайджана. Из всего населения Табриза только они воздержались от участия в публичных выступлениях, которыми благодарное население приветствовало возвращение Баба в их город. Таков был подъём народного энтузиазма, вызванный этими известиями, что власти решили разместить Баба за пределами городских ворот. Только те, с кем Он желал повидаться, удостаивались чести приблизиться к Нему. Всем остальным было строго отказано во встрече.
На вторую ночь после Своего приезда Баб призвал Азима и, в ходе разговора с ним, энергично подчеркнул Свои притязания на то, что является никем иным, как обещанным Ка'имом. Однако Он увидел, что тот не желает полностью признать это притязание. Ощущая Его душевное смятение, Он сказал: «Завтра Я в присутствии вали-'ахд[1] и в собрании уламов и аристократов города провозглашу Свою Миссию. Всякий, кому захочется потребовать у Меня какое-либо иное доказательство, помимо явленных Мною стихов, пусть ищет у Каима удовлетворения своих пустых измышлений.»
[1.] Наследник престола.Вот что рассказывал Азим: «Той ночью я пребывал в состоянии величайшего смятения. Я не мог заснуть и ворочался до самого рассвета. Но стоило только мне вознести мою утреннюю молитву, как я почувствовал внутри себя великую перемену. Казалось, новая дверь отворилась и распахнулась предо мной. Вскоре ко мне пришло убеждение в том, что, если я хочу сохранить преданность своей вере в Мухаммада, Апостола Божиего, то я должен признать притязания, выдвинутые Бабом, и без боязни или колебания подчиниться всему, что Ему угодно будет повелеть. Это умозаключение успокоило смятение в моём сердце. Я поспешил к Бабу и умолял Его о прощении. "Вот ещё одно свидетельство величия сего Дела,-- заметил Он,-- что даже Азим[1] пришёл в столь сильное волнение и был потрясён его мощью и возвышенностью его притязаний". "Будь уверен,-- добавил Он,-- что милость Вседержителя поможет тебе укрепить робких и сделать твёрдым шаг колеблющегося. Столь велика будет вера твоя, что даже если враг изувечит и разорвёт в клочья твоё тело, надеясь хоть на йоту уменьшить пылкость твоей любви, он не сможет добиться этого. Во дни грядущие ты, без сомнения, лицом к лицу предстанешь перед Тем, кто есть Господь всех миров, и удостоишься радости Его присутствия". Слова эти разогнали мрак моих дурных предчувствий. С того дня ни страх, ни волнение более никогда не бросали на меня свою тень».
[1.] Буквально означает «великий».То, что Баб содержался под арестом за воротами Табриза, не могло унять волнение, царившее в городе. Все меры предосторожности и все ограничения, наложенные властями, только усугубляли положение дел, которое и так уже стало опасным и угрожающим. Хаджи мирза Акаси издал приказ о незамедлительном созыве духовных сановников Табриза в официальной резиденции губернатора Азербайджана с ясной целью привлечь Баба к суду и найти наиболее действенные средства, чтобы противостоять Его влиянию. Среди созванных с этой целью были хаджи мулла Махмуд, носивший титул низаму'л-'улама', который был наставником Насири'д-Дин-мирзы, вали-'ахда,[1] мулла Мухаммад-и-Мамакани, мирза Али-Асгар, занимавший должность шайху'л-ислама, и несколько других самых выдающихся шайхи и докторов богословия.[2] Насири'д-Дин-мирза лично присутствовал на той встрече. Председательствовал низаму'л-'улама', который, как только началось заседание, от имени собрания велел армейскому офицеру ввести Баба. Тем временем многолюдная толпа осаждала вход в зал и с нетерпением ожидала момента, когда сможет хотя бы мельком взглянуть на Его лицо. Огромная толпа, собравшаяся перед воротами, напирала с такой силой, что для Него пришлось расчищать проход.
[1 Born July 17, 1831; began to reign September, 1848, died 1896. "This Prince left Tihran to return to his government the twenty-third of January, 1848. His father having died the fourth of September, he returned to assume the title of Shah on the eighteenth of September of the same year." А.Л.М. Николя "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 243, прим. 195.)
("Повествование путешественника", стр. 19, упоминает также имя мирзы Ахмада, имама-джум'е.
По прибытии Баб обнаружил, что все места в зале заняты, за исключением одного, оставленного для вали-'ахд. Он приветствовал собрание и без малейшего колебания направился к этому пустующему месту. Величественная походка, выражение всепокоряющей уверенности на лице и, превыше всего прочего, дух силы, которым дышало всё Его существо, казалось, на мгновение сразили души тех, кого Он поприветствовал. Глубокое, необъяснимое молчание вдруг снизошло на них. Ни единая душа в этом высоком собрании не посмела произнести ни слова. Наконец, оцепенение , охватившее их, нарушил низаму'л-'улама'. «Кем ты притязаешь быть,-- спросил он Баба,-- и каково послание, что ты принёс?» «Я есмь,-- трижды воскликнул Баб,-- Я есмь, Я есмь Обетованный! Я есмь Тот, чьё имя вы призывали тысячу лет, при упоминании о ком вы вставали, чьё пришествие вы жаждали узреть и час чьего Откровения вы молили Бога ускорить. Истинно говорю я, народам как Востока, так и Запада надлежит подчиниться слову Моему и поклясться в преданности Моей особе». Никто не осмелился ответить на это, кроме муллы Мухаммада-и-Мамакани, лидера общины шайхи, который сам был учеником сиййида Казима. Именно его неверность и неискренность часто оплакивал сиййид, и порицал порочность его натуры. Шайх Хасан-и-Зунузи, слышавший эту критику от сиййида Казима, рассказывал мне следующее: «Я был весьма удивлён тоном его замечаний касательно муллы Мухаммада, и мне было любопытно узнать, каким будет его будущее поведение, раз он удостоился такой жалости и осуждения со стороны своего наставника. Однако я не осознавал истинную степень его высокомерия и слепоты до тех пор, пока не увидел его отношения к Бабу в тот день. Вместе с другими людьми я стоял за дверями зала и мог следить за ходом разговора внутри. Мулла Мухаммад сидел по левую руку от вали-'ахд. Баб занимал место между ними. Как только Он провозгласил Себя Обетованным, всех присутствовавших охватило чувство благоговейного трепета. Они склонили головы в безмолвном замешательстве. Их побледневшие лица свидетельствовали о той буре, что бушевала в их сердцах. Мулла Мухаммад, этот одноглазый и седобородый отступник, стал нагло выговаривать Ему: "Ты, жалкий и незрелый ширазский мальчишка! Ты уже заставил содрогнуться Ирак и ниспроверг там порядок; что ж, теперь ты хочешь учинить подобное смятение в Азербайджане?" "Ваша честь,-- отвечал Баб,-- Я прибыл сюда не по Своей воле. Сюда Я был призван". "Умолкни! -- гневно встрял мулла Мухаммад.-Ты, порочный и презренный слуга сатаны!" "Ваша честь,-- снова ответил Баб,-- Я вновь обращаю Ваше внимание на то, что Я уже сказал".
Низаму'л-'улама' решил, что лучше всего будет открыто бросить вызов Его Миссии. "Притязания, которые ты выдвинул,-- сказал он Бабу,-- поистине удивительны; их необходимо подкрепить самыми неопровержимыми доказательствами". "Величайшим и самым убедительным доказательством истины Миссии Пророка Божиего,-- ответил Баб,-- является, как известно, Его собственное Слово. Он Сам свидетельствует об этом: «Разве не довольно им, что Мы ниспослали Тебе Писание?» [Коран, 29:51, пер. Крачковского.] Способность привести подобное доказательство была дарована Мне Богом. Я объявляю, что в течение двух дней и двух ночей смогу явить столько стихов, что по объёму они сравняются со всем текстом Корана". Если ты речёшь правду, то опиши устно,-- попросил низаму'л-'улама',-- ход этого собрания языком, который бы напоминал фразеологию стихов Корана, дабы вали-'ахд и все собравшиеся богословы могли засвидетельствовать истинность твоего притязания". Баб с готовностью уступил его желанию. Но едва только Он изрёк слова: «Во имя Бога, Милостивого, Сострадательного, хвала да будет Тому, Кто сотворил небеса и землю», как мулла Мухаммад-и-Мамакани прервал Его и указал Ему на несоблюдение правил грамматики. "Наш самозваный Ка'им,-- воскликнул он с высокомерным презрением,-- с самого начала своего выступления демонстрирует незнание элементарнейших правил грамматики!" "Сам Коран,-- возразил на это Баб,-- ни в коей мере не согласуется с правилами и условностям, бытующими среди людей. Слово Божие никогда не покорится ограничениям Его созданий. Напротив, именно правила и каноны, принятые человеком, были выведены из текста Слова Божия и строятся на нём. Люди сии в самом тексте этой Святой Книги обнаружили не менее трёхсот примеров грамматических ошибок, подобных той, кою Вы только что подвергли порицанию. Поскольку то было Слово Божие, у них не было иного выбора, как только покориться Его воле".[2]
[1.] Коран 29:51.[2.] Если кто-нибудь станет возражать против правил грамматики и синтаксиса этих стихов, возражение это тщетно, ибо правила грамматики должно брать из стихов, а не стихи писать в соответствии с правилами грамматики. Нет никаких сомнений в том, что Господин этих стихов презрел сии правила и сам отрицал, что знает о них.» ("Le Bayan Persan," т. 1, стр. 45-46.)
Затем Он вновь повторил те же самые слова, на что мулла Мухаммад вновь высказал то же возражение. Вскоре после этого другой человек решил задать Бабу такой вопрос: "В каком времени стоит слово «иштартанна»?" В ответ Баб процитировал следующий стих из Корана: "Хвала же Богу твоему! Богу Величия и Власти. Он выше всех их измышлений. Да будет мир посланникам (Его). Хвала же Господу -- Хранителю и Властелину всех миров!" (Коран, пер. Пороховой, 37:180-182) Сразу же после этого Он поднялся и покинул заседание.»
[1 "And as for the Muslim accounts, those which we have before us do not bear the stamp of truth: they seem to be forgeries. Knowing what we do of The Báb it is probable that he had the best of the argument and that the doctors and functionaries who attended the meeting were unwilling to put upon record their own fiasco." (Д-р Т.К.Чейни. «Примирение рас и религий», стр. 62.) "It is difficult to decide to what measure of credence the above narrative [the Muhammadan version of the examination of The Báb at Tabriz] is entitled Very probably such questions as are there recorded--and assuredly some of them are sufficiently frivolous and even indecent--were asked; but, even though The Báb may have been unable to answer them, it is far more likely that, as stated in the 'Tarikh-i-Jadid' he preserved a dignified silence than that he gave utterance to the absurdities attributed to him by the Muhammadan writers. These, indeed, spoil their own case; for desiring to prove that The Báb was not endowed with superhuman wisdom, they represent him as displaying an ignorance which we can scarcely credit. That the whole examination was a farce throughout, that the sentence was a foregone conclusion, that no serious attempt to apprehend the nature and evidence of The Báb's claim and doctrine was made that from first to last a systematic course of browbeating, irony, and mockery was pursued appear to me to be facts proved no less by the Muhammadan than by The Bábi accounts of these inquisitorial proceedings" ("A Traveller's Narrative," Note M, p. 290.)]
Низаму'л-'улама' был весьма недоволен тем, как прошло собрание. Говорят, что позже он восклицал: «Сколь постыдна неучтивость жителей Табриза! Какая может быть связь между этими праздными высказываниями и изучением столь важных вопросов?» Некоторые другие тоже были склонны осудить недостойное обращение с Бабом в той ситуации. Мулла Мухаммад-и-Мамакани, однако, упорствовал в своих страстных обличениях. «Я предупреждаю вас,-- протестовал он во всеуслышание,-- что если вы позволите этому юнцу продолжать беспрепятственно свою деятельность, наступит день, когда всё население Табриза соберётся под Его знамя. Если Ему захочется в тот день, чтобы все уламы Табриза и сам вали-'ахд были изгнаны из города, а Он один завладел браздами духовного и светского правления, никто из вас, ныне равнодушно взирающих на его дело, не сможет успешно противостоять ему. Весь город,-- нет, вся провинция Азербайджана!-- в тот день единодушно поддержит его».
Непрестанные угрозы этого злонамеренного смутьяна вызвали чувство тревоги у табризских властей. Те, что держали в своих руках бразды правления, стали совещаться между собой касательно самых действенных мер, которые можно было бы предпринять с тем, чтобы помешать развитию Его Веры. Некоторые заявляли, что ввиду крайнего непочтения, с которым Баб отнёсся к вали-'ахду, заняв его место без его разрешения, а также ввиду того, что Он удалился без разрешения председателя, Его необходимо снова призвать на подобную встречу, где Он понесёт от рук её участников унизительное наказание. Насири'д-Дин-мирза, однако, отказался поддержать это предложение. В конце концов было решено, что Баба доставят в дом мирзы Али-Асгара, который являлся одновременно и шайху'л-исламом Табриза, и сиййидом, и получить заслуженное Им наказание от рук телохранителей губернатора. Стражники отказались согласиться с этим предложением, предпочтя не вмешиваться в дело, которое они считали заботой исключительно уламов города. Шайху'л-ислам решил тогда самолично наложить это наказание. Он призвал Баба к себе домой и собственной рукой нанёс Ему по пяткам одиннадцать палочных ударов.
[1 The following is Dr. Cormick's account of his personal impressions of Mirza Ali-Muhammad The Báb, extracted from letters written by him to the Rev. Benjamin Labaree, D.D. (Dr. Cormick was an English physician long resident in Tabriz, where he was highly respected. The document was communicated to Professor E. G. Browne of Cambridge University, by Mr. W. A. Shedd, who wrote concerning it, in a letter dated March 1, 1911: "Dear Professor Browne, In going over papers of my father (the late Rev. J. H. Shedd, D.D., of the American Mission at Urumiyyih, Persia, of the same mission as Dr. Benjamin Labaree), I found something which I think may be of value from a historical point of view. I have no books here, nor are any accessible here, to be certain whether this bit of testimony has been used or not. I think probably not, and I am sure that I can do nothing better than send them to you, with the wish that you may use them as you think best. Of the authenticity of the papers there can be no doubt.") "Ты спрашиваешь меня,-- пишет доктор,-- о деталях моего разговора с основателем секты, известной как баби. Ничего достойного внимания во время этого разговора не произошло, поскольку Баб знал, что меня сопровождают два персидских доктора, и наша цель -- выяснить, в здравом он уме или просто сумасшедший, чтобы затем решить, надлежит его казнить или нет. Зная это, он не горел желанием отвечать на задаваемые ему вопросы. В ответ на все наши слова он просто кротко смотрел на нас, напевая тихим мелодичным голосом какие-то гимны, как мне показалось. Два других сиййида, его близкие друзья, также присутствовали там; впоследствии они были казнены вместе с ним. Были там также и двое правительственных чиновников. Он посчитал нужным ответить мне только тогда, когда я сказал, что я не мусульманин и хочу узнать что-нибудь о его религии, поскольку я, может быть, захочу её принять. Он отнёсся очень внимательно к этим моим словам, и ответил, что нисколько не сомневается в том, что все европейцы придут в его религию. В отчёте шаху, отправленном после этого, рекомендовалось сохранить ему жизнь. Он был казнён недолгое время спустя по приказу амир-низама, мирзы Таки Хана. После нашего отчёта он был приговорён только к бастинадо, в ходе которого фарраш, намеренно или нет, ударил его по лицу палкой, предназначенной для его стоп, отчего на лице у него возникла глубокая рана и опухоль. Будучи спрошен, не следует ли привести персидского хирурга, чтобы тот обработал рану, он попросил, чтобы послали за мной. Таким образом, я лечил его несколько дней, однако в ходе последовавших разговоров я никак не мог остаться с ним наедине для доверительной беседы, поскольку его, как заключённого, всегда сопровождали правительственные чиновники. Он был очень благодарен за моё внимание к нему. Он был весьма кротким и утончённым человеком, довольно низкорослым и очень красивым для перса; его негромкий мелодичный голос надолго запомнился мне. Будучи сиййидом, он одевался по обычаям этой секты, как и два его спутника. В действительности, весь его облик и манеры очень располагали к нему. Об учении его я ничего не слышал от него самого, хотя слышал, что его религия в чём-то близка христианству. Несколько каменщиков-армян, которых послали в его камеру произвести кое-какой ремонт, видели, что он читал Библию; он не позаботился скрыть этот факт, напротив, сам сказал им об этом. Очевидно, что в религии его не мусульманского фанатизма в отношении христиан; нет там и ограничений в отношении женщин, которые ныне существует здесь". In connection with this document, Professor Browne writes as follows: "The first of these two documents is very valuable as giving the personal impression produced by The Báb, during the period of his imprisonment and suffering, on a cultivated and impartial Western mind. Very few Western Christians can have had the opportunity of seeing, still less of conversing with, The Báb, and I do not know of any other who has recorded his impressions." (Э. Г. Браун. Материалы для изучения по религии баби, стр. 260-62, 264.)
В тот же год этого дерзкого изувера разбил паралич, и он, после жесточайших мучений, умер жалкой смертью. Его вероломный, алчный и своекорыстный характер был хорошо известен жителям Табриза. Пользуясь дурной славой за свою жестокость и отталкивающие черты характера, он вызывал презрение у народа Табриза, который стонал под его игом и молился об избавлении от него. Жалкие обстоятельства его смерти заставили как его друзей, так и противников вспомнить о том наказании, что неизбежно постигнет людей, которых ни страх Божий, ни голос разума не могут удержать от проявлений столь вероломной жестокости по отношению к своим собратьям. После его смерти пост шайху'л-ислама в Табризе был упразднён. Таковым оказалось его бесславие, что даже название должности, с которой он ассоциировался, стало ненавистно людям.
И всё же его поведение, сколь бы ни было оно низким и коварным, являлось лишь одним из многочисленных примеров отношения к Бабу духовных лидеров из числа его соотечественников. Как далеко уклонились они от стези честности и справедливости! С каким презрением отбросили они советы Пророка Божиего и увещевания имамов Веры! Разве не заявили они открыто, что «если явится Юноша из Бани-Хашим и призовёт людей к новой Книге и новым законам, все должны будут поспешить к нему и принять Дело Его»? Хотя те же самые имамы ясно указали, что "большинство врагов Его будут из богословов", эти слепые и низкие люди решили последовать примеру своих вождей и считают их поведение образцом добродетельности и справедливости. Они следуют по их стопам, безоговорочно подчиняются их приказам и мнят себя «спасённым народом», «избранниками Божиими» и «попечителями Его Истины».
[1.] Хашим был прадедом Мухаммада.Из Табриза Баба увезли назад в Чихрик, где Он вновь был передан под охрану Йахйа-хана. Его преследователи наивно воображали, что, призвав Его к себе, они смогут угрозами и шантажом вынудить Его отказаться от Его Миссии. Это собрание позволило Бабу ярко изложить, в присутствии самых прославленных сановников, собравшихся в столице Азербайджана, отличительные черты Своего возглашения и опровергнуть, лаконичным и убедительным языком, доводы противников. Весть об этой величественной декларации, чреватой столь далеко идущими последствиями, в мгновение ока облетела всю Персию и ещё сильнее воодушевила учеников Баба. Она усилила их рвение, укрепила их положение и стала знаком грядущих великих событий, от которых вскоре должна была содрогнуться эта страна.
Едва Баб возвратился в Чихрик, как Он написал, смелым и впечатляющим языком, обличение характера и поведения хаджи мирзы Акаси. В первых строках этого послания, которое было названо «Хутбий-и-Кахрийе»[1], Автор обращается к великому визирю Мухаммад-шаха с такими словами: «О ты, отринувший веру в Бога и отвративший лицо своё от знамений Его!» Пространное письмо это было передано Худжджату, который в те дни был заточён в Тегеране. Ему было велено лично передать его хаджи мирзе Акаси.
[1.] Буквально «Проповедь Гнева».Я удостоился чести слышать следующий рассказ из уст Бахауллы во время пребывания в городе-тюрьме Акке: «Мулла Мухаммад-'Алий-и-Занджани вскоре после того, как доставил ту Скрижаль хаджи мирзе Акаси, пришёл навестить меня. Когда он прибыл, я находился в компании мирзы Масих-и-Нури и некоторых других верующих. Он изложил обстоятельства, сопутствовавшие вручению Скрижали, и прочёл нам весь её текст, который был около трёх страниц длиной и который он выучил наизусть». Тон, с которым Бахаулла отзывался о Худжджате, свидетельствовал о том, насколько Он был восхищён чистотой и благородством Его жизни и тем, сколь сильно Он был впечатлён его бесстрашием, несокрушимой силой духа, отрешённостью от мира и неколебимой твёрдостью.