Web - Windows - iPhone
======================================================================================
Глава XVII.События в Нийале произошли в середине месяца ша'бана 1264 года хиджры [3 июля - 1 августа 1848]. В конце того же месяца Баб был доставлен в Табриз, где претерпел от рук гонителей жестокие унижения. Это преднамеренное публичное унижение Его достоинства почти точно совпало по времени с нападением жителей Нийалы на Бахауллу и Его спутников. Одного забросали камнями невежественные и драчливые люди; другого подверг бичеванию жестокий и вероломный враг.
[1 July 3-August 1, 1848 A.D.]Теперь я опишу обстоятельства, в результате которых Баб подвергся этому гнусному оскорблению со стороны Своих гонителей. Во исполнение приказа хаджи мирзы Акаси Он был переведён в крепость Чихрик и передан под надзор Йахйи-хана-и-Курда, сестра которого была замужем за Мухаммад-шахом и являлась матерью Найибу'с-Салтане. Великий визирь строго и недвусмысленно приказал Йахйа-хану, чтобы тот никого не допускал к своему Пленнику. Его особо предостерегли о том, чтобы он не следовал примеру Али-хана-и-Мах-Ку'и, который постепенно позабыл данные ему распоряжения.[1]
[1.] В книге «Повествование путешественника» говорится (стр. 18), что Баб провел три месяца в крепости Чихрик перед тем, как Он был переведен в Табриз для того, чтобы подвергнуться допросу.
[1.] «В Чихрике Баб был подвергнут более строгому тюремному заключению, чем это было в Мах-Ку. Поэтому Он назвал первое из этих мест "Печальная гора" ("Джабал-и-Шадид"; численное значение слова "шадид" -- 318 -- то же, что и у слова "Чихрик"), а другое -- "Открытая гора" ("Джабал-и-Басит").» («Повествование путешественника», прим. L, стр. 276.)
Несмотря на категорический характер этого приказа и непримиримую враждебность всемогущего хаджи мирзы Акаси, Йахйа-хан не смог заставить себя исполнять эти распоряжения. Вскоре и он почувствовал чары своего Пленника; он тоже, стоило ему только коснуться Его духа, позабыл возложенные на него обязанности. С самого начала любовь к Бабу наполнила его сердце и охватила всё его существо. Чихрикские курды, чей фанатизм и ненависть к шиитам были даже сильнее, чем отвращение к этому народу среди жителей Мах-Ку, были также покорены преображающим влиянием Баба. Он возжёг в их сердцах такую любовь, что каждое утро, перед тем, как приступать к своим дневным трудам, они шли к Его тюрьме и, взирая издали на крепость, где томился их Возлюбленный, призывали Его имя и молили Его о благословениях. Они простирались ниц на земле и укрепляли свои души поминанием о Нём. Они часто описывали друг другу дивные проявления Его могущества и славы и рассказывали свои сны, доказывающие созидательную силу Его влияния. Йахйа-хан никому не отказывал в посещении крепости. Поскольку сам Чихрик не мог вместить растущее число посетителей, стекавшихся к его воротам, им дали возможность останавливаться в Иски-Шахр, в старом Чихрике, расположенном на расстоянии около часа пути от крепости. Все необходимые припасы для Баба закупали в старом городе и приносили Ему в крепость.
«Там, как и повсюду, люди спешили к нему. М.Мошенен говорит в своих мемуарах относительно Баба: “В июле месяце 1850 года (скорее не 1849-й ли год?), отправившись по делам в Чихрик, я увидел Бала хане, откуда Баб проповедовал свою доктрину. Народу было так много, что многие оставались на улице и внимательно слушали стихи нового Корана. Спустя некоторое время Баб был переведен в Табриз и приговорен к смертной казни”». (Journal Asiatique, 1866, tome 7, p. 371.)]
Однажды Баб попросил, чтобы Ему купили немного мёда. Однако цена, за которую его приобрели, показалась Ему непомерной. Он отказался принять его и сказал: «Несомненно, что мёд даже самого высшего качества можно было бы купить дешевле. Я, с кого вы должны брать пример, Сам был торговцем по профессии. Во всех своих делах следуйте по Моей стезе. Никогда не обманывайте ближних и не позволяйте им обманывать вас. Такова стезя вашего Наставника. Даже самые ловкие и способные из людей не могли обмануть Его, равно как и Он Сам не был несправедлив даже с самым низким и беспомощным из созданий.» Он настоял на том, чтобы слуга, сделавший эту покупку, вернулся обратно и принёс Ему мёда лучшего качества и более дешёвого.
Во время заключения Баба в крепости Чихрик произошли весьма важные события, сильно обеспокоившие правительство. Вскоре выяснилось, что многие из самых выдающихся сиййидов, уламов и государственных чиновников города Хоя приняли Дело этого Узника и считают себя преданными последователями Его Веры. Среди них были такие люди, как мирза Мухаммад-'Али и его брат Буйук-Ака, оба почтеннейшие сиййиды; они с жаром стали распространять свою Веру среди всех сословий и классов своих соотечественников. Вследствие такой деятельности с каждым днём возрастало число искателей и уже убеждённых верующих, постоянно циркулирующих между Хоем и Чихриком.
Случилось так, что в это время один выдающийся чиновник и талантливый литератор, мирза Асаду'лла, впоследствии прозванный Бабом «Даййан», чья резкая критика Его Послания обескуражила тех, кто пытался обратить его в новую Веру, увидел сон. Проснувшись, он решил никому не рассказывать его, а затем, выбрав два стиха из Корана, обратился к Бабу со следующей просьбой: «Я задумал три определённые вещи. Прошу Вас явить мне их природу.» Письмо это было отправлено Бабу через мирзу Мухаммада-'Али. Спустя несколько дней он получил ответ, написанный Бабом собственноручно, в котором тот подробно описывал его сон, а также приводил полный текст стихов. Точность этого ответа заставила его немедленно принять новую Веру. Хотя мирза Асаду'лла не привык много ходить, он отправился пешком по обрывистой и каменистой тропе, что вела от Хоя до крепости. Его друзья пытались уговорить его ехать до Чихрика верхом, но он отверг их предложение. Встреча с Бабом убедила его в истинности его веры и зажгла в его душе огонь, который продолжал гореть в нём до самой последней минуты его жизни.
В том же году Баб выразил пожелание, чтобы сорок Его последователей взялись написать по трактату и попытались, опираясь на стихи и предания, доказать правоту Его Миссии. Его воля была немедленно исполнена, и результаты их трудов были отправлены Ему. Трактат мирзы Асаду'ллы заслужил высшую оценку Баба и, по Его разумению, оказался лучше всех прочих. Он даровал ему имя «Даййан» и открыл в его честь Лаух-и-Хуруфат[1], где сделал следующее заявление: «Если бы Точка Байана[2] не имел другого свидетельства, подтверждающего Его истину, сего было бы достаточно -- что Он явил Скрижаль, подобную этой, Скрижаль, которой не написать никому, сколь бы учёным он ни был».
[1.] Дословно означает «Скрижаль Букв».Народ Байана, совершенно неправильно понявший смысл этой Скрижали, счёл её простым изложением науки «джафр»[1]. Когда впоследствии, в первые годы заточения Бахауллы в городе-тюрьме Акка, Джинаб-и-Мубаллиг направил Ему из Шираза просьбу раскрыть тайны этой Скрижали, Его пером было явлено объяснение, над которым следовало бы задуматься тем, кто неправильно понял слова Баба. Из утверждений Баба Бахаулла выводит неопровержимые доказательства того, что Ман-Йузхируху'лла[2] непременно должен появиться не позже девятнадцати лет после Возглашения Баба. Тайна «Мустагаса»[3] долгое время смущала самые пытливые умы народа Байана, оказавшись непреодолимым препятствием на пути признания Обетованного. Сам Баб открыл эту тайну в упомянутой Скрижали; однако никто не смог понять данного Им объяснения. Задача раскрыть её взору всех людей досталась Бахаулле.
[1.] Наука гадания.Неутомимое рвение, явленное мирзой Асаду'ллой, побудило его отца, который был личным другом хаджи мирзы Акаси, сообщить последнему все подробности обращения своего сына в новую веру и доложить, что он стал небрежно относиться к возложенным на него государственным обязанностям. Он много говорил о рвении, с которым столь способный служитель государства поднялся на служение новому Господину, и об успехах, сопровождавших его усилия.
Другим поводом для озабоченности со стороны государственных властей стал приезд из Индии в Чихрик дервиша, который при первой же встрече с Бабом признал истину Его Миссии. Все, кто встречался с этим дервишем, которому Баб дал имя Кахру'лла, во время его пребывания в Иски-Шахр, чувствовали его горячий энтузиазм и были глубоко впечатлены непоколебимостью его веры. Всё большее число людей подпадало под очарование его личности и радостно покорялось неодолимой силе его Веры. Он оказывал на них такое влияние, что некоторые из верующих начали склоняться к мнению, что он есть выразитель Божественного Откровения, хотя сам он решительно отвергал подобные претензии. Вот что сам он неоднократно рассказывал: «В те дни, когда я занимал видное положение навваба в Индии, в видении мне явился Баб. Он обратил на меня Свой взор и совершенно овладел моим сердцем. Я встал и собирался последовать за Ним, как вдруг Он пристально посмотрел на меня и сказал: "Сними свою пышную одежду, оставь родину и пешком поспеши ко Мне в Азербайджан. Ты достигнешь желания своего сердца в Чихрике." Я поступил согласно Его указаниям и теперь достиг своей цели.»
Известие о том, какой шум смог поднять этот скромный дервиш среди курдских вождей Чихрика, дошли до Табриза, а оттуда были сообщены в Тегеран. Как только эти известия достигли столицы, немедленно был издан приказ о переводе Баба в Табриз в надежде успокоить волнение, вызванное продолжительным Его пребыванием в этой местности. Прежде, чем этот приказ был получен в Чихрике, Баб поручил Азиму сообщить Кахру'лле о том, что Он советует ему вернуться в Индию и там посвятил свою жизнь служению Его Делу. «В одиночестве и пешком,-- был указ Баба,-- должен он вернуться туда, откуда пришёл. С той же самоотверженностью и рвением, с которыми он совершил паломничество в эту страну, он должен теперь вернуться к себе на родину и неустанно трудиться на благо Дела». Он также поручил ему передать мирзе Абду'л-Ваххабу-и-Туршизи, жителю Хоя, чтобы тот немедленно отправился в Урумиййе, где, как Он сказал, Он вскоре присоединится к нему. Самому Азиму он приказал отправиться в Табриз и там сообщить сиййиду Ибрахиму-и-Халилу о том, что Он скоро прибудет в этот город. «Скажи ему,-- добавил Баб,-- что вскоре в Табризе возгорится пламя Нимрода, но, несмотря на неистовство этого огня, друзьям не будет причинено никакого вреда».
Как только Кахру'лла получил распоряжение своего Наставника, он немедленно приступил к исполнению Его желания. Всякому, кто выражал желание сопровождать его, он говорил: «Вы никогда не сможете перенести лишений этого путешествия. Откажитесь от мысли сопровождать меня. Вы, без сомнения, погибнете в пути, ведь Баб приказал мне одному вернуться на мою родину.» Убедительная сила этого ответа заставляла замолкнуть тех, кто просил разрешения сопровождать его во время путешествия. Он ни от кого не принял ни денег, ни одежды. В одиночестве, одетый в самую скромную одежду, с посохом в руке, пустился он в обратный путь на свою родину. Никто не знает, что с ним случилось в конечном итоге.
Мухаммад-'Алий-и-Зунузи, прозванный Анис, был одним из тех, кто услышал о Послании от Баба в Табризе, и кто загорелся желанием как можно скорее отправиться в Чихрик и достичь Его присутствия. Эти слова зажгли в нём неутолимое желание пожертвовать собой на Его пути. Сиййид Алий-и-Зунузи, его отчим, табризский аристократ, энергично возражал против его отъезда из города, и решил, в конце концов, посадить его под домашний арест и строго следить за ним. Его сын томился в этом заточении до того времени, когда его Возлюбленный достиг Табриза, а затем был увезён обратно в Его чихрикскую темницу.
Я слышал от шайха Хасана-и-Зунузи такой рассказ: «Примерно в то время, когда Баб отпустил от Себя Азима, Он приказал мне собрать все имеющиеся в наличии Скрижали, открытые Им во время Его заточения в крепостях Мах-Ку и Чихрик, и передать их сиййиду Ибрахиму-и-Халилу, который тогда жил в Табризе, увещевая его тщательно спрятать их и хранить с величайшей заботой.
Во время моего пребывания в этом городе я часто посещал сиййида Алий-и-Зунузи, который был моим родственником, и не раз слышал, как он оплакивал печальную участь своего сына. "Кажется, что он лишился рассудка,-- с горечью жаловался он.-- Своим поведением он опозорил и обесчестил меня. Попытайся успокоить его сердечное волнение и уговорить его скрыть свои убеждения". Каждый раз, когда я посещал его, я видел, что слёзы так и льются из его глаз. После того, как Баб покинул Табриз, я однажды пришёл навестить его, и был поражён, заметив, что лицо его сияет от радости и восторга. Когда он подошёл, чтобы приветствовать меня, на его миловидном лице играла улыбка. "Очи моего Возлюбленного,-- сказал он, обнимая меня,-- узрели это лицо, и эти глаза видели Его лик". "Позвольте,-- добавил он,-- сообщить вам секрет моего счастья. После того, как Баб был увезён обратно в Чихрик, однажды, когда я лежал в своей камере, я обратился сердцем к Нему и молил Его такими словами: «Ты наблюдаешь, о мой Возлюбленный, моё заточение и мою беспомощность, и знаешь, как страстно я желаю узреть Твой лик. Рассей сиянием лика Твоего мрак, окутавший моё сердце.» Какие слёзы мучительной боли проливал я в этот час! Эмоции настолько захлестнули меня, что однажды я почти потерял сознание. Вдруг я услышал голос Баба, и вот! Он призывал меня. Он приказал мне встать. Когда Он явился предо мной, я узрел величие Его лика. Посмотрев мне в глаза, Он улыбнулся. Я бросился вперёд и пал к Его ногам. «Возрадуйся,-- сказал Он,-- приближается час, когда в этом самом городе подвесят Меня перед взорами толпы, и Я паду жертвой вражеского огня. Один лишь Ты будешь избран Мною с тем, чтобы разделить со Мной чашу мученичества. Будь уверен, что данное Мною обещание исполнится». Красота этого видения поразила меня. Очнувшись, я почувствовал, что погружён в океан радости,-- радости, сияния коей не смогут затмить никакие страдания в мире. Этот голос до сих пор звучит в моих ушах. Это видение всегда стоит пред моими глазами, и днём, и ночью. Воспоминание об этой неописуемой улыбке развеяло одиночество моего заточения. Я твёрдо убеждён, что час, когда исполнится Его обещание, невозможно отдалить." Я просил его быть терпеливым и скрывать своё душевное волнение. Он обещал мне, что никому не расскажет об этой тайне и будет крайне снисходительным к сиййиду Али. Я поспешил уверить отца в его решимости и смог добиться его освобождения. Этот юноша продолжал, до самого дня своей мученической смерти, общаться с родителями и родственниками в духе совершенного спокойствия и радости. Таково было поведение его по отношению к своим друзьям и близким, что в тот день, когда он пожертвовал жизнью ради своего Возлюбленного, жители Табриза как один скорбели и плакали о нём.»