Web - Windows - iPhone
====================================================================
Глава XVПо мере того, как приближался назначенный час, когда волею Провидения должна была разорваться завеса, всё ещё скрывавшая основополагающие истины Веры, в сердце Хурасана вспыхнуло пламя столь всеохватной силы, что расплавились и исчезли самые пугающие препятствия, стоявшие на пути полного признания Дела[1]. Огонь этот так воспламенил людские сердца, что воздействие его оживляющей силы почувствовалось в самых отдалённых провинциях Персии. Оно стёрло всякий след опасений и сомнений, ещё остававшийся в сердцах верующих и не позволявший им до сего момента осознать полную меру его величия. По приговору врага, пытавшегося этим навсегда погасить пламя Его любви, Тот, Кто был воплощением Божественной Красоты, должен был пребывать в пожизненной изоляции. Однако в то время, когда сонмище злоумышленников строило чёрные планы против Него, Десница Всемощности без устали противостоятла их интригам и сводила на нет все их старания. В самой восточной провинции Персии Вседержитель рукой Куддуса зажёг огонь, что самым горячем пламенем вспыхнул в сердцах жителей Хурасана. В это же время в Карбиле, за западными пределами этой страны, Он зажёг свет Тахире, свет, которому суждено было озарить всю Персию. Глас Незримого призвал этих двух великих светочей поспешить, с востока и запада этой страны, в землю Та [Тегеран], к утренней заре славы, к дому Бахауллы. Он велел им искать встречи с Ним и обращаться вкруг личности этого Дневного Светила Истины, обращаться к Нему за советом, помогать Ему в Его усилиях и приготовить путь для Его грядущего Откровения.
«Никто не должен удивляться, - пишет Клеман Хьюарт, - если заметит, что новая секта в Хорасане распространилась быстрее, чем в других местах. Хорасан обладает такой странной особенностью, что новые идеи всегда находили в нем подходящую почву; именно в этой провинции произошли революции, которые ввели много изменений в мусульманском мире на Востоке; достаточно вспомнить, что именно в Хорасане впервые после победы арабов зародилась идея персидских нововведений и что там же сформировалась армия, которая под руководством Абу Муслима возвела Аббасидов на престол халифов и низвергла мекканскую аристократию, властвовавшую со времени Омейядов." ("Религия Баба", стр. 18-19.)
ТегеранПо Божиему велению в те дни, когда Куддус жил ещё в Машхаде, пером Баба была открыта обращённая ко всем верующим Персии Скрижаль, где каждому преданному стороннику Веры предписывалось «поспешить в землю Ха», то есть в провинцию Хурасан[1]. Весть об этом высочайшем призыве распространилась с изумительной быстротой и вызвала всеобщий энтузиазм. Она достигла также слуха Тахире, которая, находясь в это время в Карбиле, прикладывала все усилия ради расширения рядов принятой ею Веры. Она покинула родной город Казвин и прибыла, после смерти сиййида Казима, в этот святой город, с нетерпением ожидая узреть знаки, предсказанные покойным сиййидом. На предыдущих страницах мы рассказали о том, как она интуитивно нашла путь к Откровению Баба и без промедления уверовала в его истинность. Без предупреждения и без приглашения она увидела зарю обещанного Откровения, занимающуюся над горизонтом Шираза, написала письмо и поклялась в верности Тому, Кто был Явителем этого света.
[1.] «Шииты верят,-- пишет подполковник П.М.Сайкс,-- что двенадцатый Имам никогда не умирал, но в 260-м году хиджры (873 от Р.Х.) он исчез в таинственное сокрытие, из которого выйдет в Судный День и появится в машхадской мечети Гаухар-Шад, чтобы быть восславленным как Михди, или "Указующий Путь", и наполнить землю справедливостью.» («История Персии», том 2, стр. 45)
[2.] Мухаммад Мустафа пишет (стр. 108), что Тахире прибыла в Карбилу в 1263 году хиджры. Она посетила Куфу и окрестные местности и занималась распространением учения Баба. С людьми, которых она встречала, она делилась произведениями своего Наставника, и среди них -- комментариями к суре «Каусар».
Немедленный ответ Баба на провозглашение веры, которое она сделала без личной встречи с Ним, увеличил её рвение и неизмеримо укрепил её смелость. Она поднялась и стала повсюду распространять Его учение, пламенно изобличая коррупцию и извращённость своего поколения и бесстрашно защищая необходимость полного преображения нравов и обычаев своего народа. Её неукротимый дух был воспламенён огнём любви к Бабу, и величие её проницательности было приумножено, когда она обнаружила неисчислимые благословения, сокрытые в Его Откровении. Врождённое бесстрашие и сила её характера стократно увеличились благодаря неколебимой вере в конечную победу Дела, которое она приняла; её безграничная энергия была умножена признанием непреходящей ценности Миссии, для защиты которой она воспрянула. Все, кто встречался с ней в Карбиле, были пойманы в сети её изумительного красноречия и почувствовали очарование её слов. Никто не мог сопротивляться её обаянию; немногие могли противостоять влиянию её веры. Все свидетельствовали об изумительных чертах её характера, удивлялись её поразительным личным качествам и нисколько не сомневались в искренности её убеждений.
«Именно в своей семье она впервые услышала о проповедях Баба и его учениях. Сведения, которые она получила, хотя и были совершенно недостаточны и неполны, но все же очень привлекли ее. Она вступила в переписку с Бабом и вскоре приняла все его идеи. Она не могла довольствоваться пассивной симпатией; она публично объявила о принятой вере и восстала не только против многоженства, но и против чадры, и появилась без покрывала на площадях, что приводило в ужас ее родственников и искренних мусульман и поднимало большой шум среди них, и в то же время восхищало ее сторонников, не менее восторженных, чем она сама, число которых благодаря ее публичным проповедям возрастало с каждым днем. Ее дядя - ученый богослов, ее отец - юрист, и ее муж приложили все свои силы к тому, чтобы уговорить ее вести себя более осторожно и более умеренно, но она отвергла их доводы неоспоримой аргументацией веры, не терпящей покоя." (Граф де Гобино, "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 137-138.)]
Она смогла завоевать на сторону Дела досточтимую вдову сиййида Казима, уроженку Шираза, которая первой из женщин Карбилы признала его истину. Я слышал от шайха Султана о том, что она была всем сердцем предана Тахире, которую почитала за своего духовного наставника и в которой ценила любящего друга. Он и сам пламенно восхищался характером вдовы сиййида и не раз восторгался учтивостью её манер. «Столь сильна была её привязанность к Тахире,-- неоднократно замечал шайх Султан,-- что она не хотела позволять этой героине, гостившей у неё дома, покидать её даже на час. Столь сильная привязанность с её стороны не могла не возбудить любопытства и укрепить веру её как персидских, так и арабских подруг, постоянно приходивших к ней в гости. В том же году, когда она приняла Послание, она внезапно заболела и спустя три дня, как это было и с сиййидом Казимом, покинула этот мир».
Среди тех, кто в Карбиле охотно принял Дело Баба благодаря усилиям Тахире, был некий шайх Салих, один из арабских жителей этого города, который первым пролил свою кровь на стезе Веры, в Тегеране. Она так восхваляла шайха Салиха, что некоторые даже стали ставить его наравне с Куддусом. Шайх Султан также был одним из тех, кого зачаровала Тахире. По возвращении из Шираза он принял Веру; стал смело и усердно защищать её интересы и всеми силами старался исполнять указания и желания Тахире. Другим её поклонником был шайх Мухаммад-и-Шибл, отец Мухаммада-Мустафы, араб по происхождению, уроженец Багдада, занимавший высокое положение среди уламов этого города. С помощью этой избранной группы способных и стойких сторонников Тахире смогла воспламенить воображение большого числа персидских и арабских жителей Ирака и заручиться их поддержкой; многие из них под её руководством присоединились к своим собратьям в Персии, которым вскоре предстояло решить судьбу Дела Божиего и обеспечить, ценой собственной крови, его торжество.
Призыв Баба, поначалу обращённый к Его последователям в Персии, был вскоре передан и приверженцам Его Веры в Ираке. Тахире откликнулась на него с радостью. Большое число её верных поклонников последовало её примеру и выразило готовность немедленно отправиться в Хурасан. Уламы Карбилы старались отговорить её от этого путешествия. Немедленно разглядев, какая причина побудила их дать такой совет, и зная их коварные замыслы, она обратилась к каждому из этих софистов с длинным письмом, где изложила свои мотивы и разоблачила их тайные намерения.
[1.] Самандар сообщает (рукопись, стр. 9), что главной причиной народных волнений в Карбиле, побудивших жителей этого города обвинить Тахире перед губернатором Багдада, был её смелый поступок, заключавшийся в том, что она отказалась праздновать в доме сиййида Казима годовщину мученичества имама Хусайна, которая отмечалась в первые дни месяца мухаррама, а вместо этого отпраздновала день рождения Баба, приходящийся на первый день этого месяца. Говорят, что в этот день она попросила свою сестру и родственников снять траурную одежду и надеть вместо этого праздничное платье, что явно противоречило народным обычаям и традициям.
Из Карбилы она отправилась в Багдад. Представительная делегация, состоявшая из самых талантливых предводителей общин шиитов, суннитов, христиан и иудеев этого города, попросила о встрече с ней и постаралась убедить её в безрассудстве её поступков. Однако она смогла опровергнуть их возражения и поразить их силой своих аргументов. Разочарованные и смущённые, они удалились, остро сознавая собственное бессилие.
[1.] Мухаммад Мустафа пишет (стр. 108-9), что вместе с Тахире, когда она прибыла в Багдад, были следующие последователи и друзья: мулла Ибрахим-и-Махаллати, шайх Султан-и-Карими, сиййид Ахмад-и-Йазди (отец сиййида Хусайна, секретаря Баба), сиййид Мухаммад-и-Баегани, шайх Султан-и-Карбилаи, мать Муллы Хусайна и её дочь, жена мирзы Хади-и-Нахри и её мать. Согласно «Кашфу'л-Гита» (стр. 94), что мать и сестра Муллы Хусайна находились среди женщин и последователей, сопровождавших Тахири из Карбилы в Багдад. По прибытии они поселились в доме шайха Мухаммада ибн Шеблол Араги, после чего по приказу губернатора Багдада их перевели в дом муфтия, сиййида Махмуда Алуси, известного автора комментария, названного “Рух-уль-Маани”, и здесь держали их в ожидании новых распоряжений из Константинополя. В «Кашфу'л-Гита» далее говорится (стр. 96), что в “Рух-уль-Маани”, говорят, были места, где муфтий, ссылаясь на свои беседы с Тахири, будто бы говорит: «О Куррату'л-'Айн! Клянусь Богом, я разделяю твоё убеждение. Но я боюсь мечей династии Усмана». «Она отправилась прямо в дом муфтия, перед которым она замечательным образом оправдала свое поведение и защитила свою веру. Относительно того, может ли она продолжать обучение других, сперва испросили пашу Багдада, а затем центральное правительство и в результате ей приказали покинуть турецкую территорию.» ("Повествование путешественника", прим. Q, стр. 310.)]
[2.] Мухаммад Мустафа пишет (стр. 111), что следующие лица сопровождали Тахири из Ханегейна (на персидской границе) в Керманшах: шайх Салих-и-Карими, шайх Мухаммад-и-Шебл, шайх Салман-и-Карбилаи, сиййид Ахмад-и-Йазди, сиййид Мухаммад-и-Баегани, сиййид Мухсен-и-Казими, мулла Ибрахим-и-Махаллати и около тридцати арабских верующих. Они остановились на три дня в деревне Каранд, где Тахире смело провозгласила учение Баба и смогла пробудить большой интерес к новому Откровению среди представителей всех классов общества. Говорят, что около тысячи двухсот человек добровольно вызвались следовать за ней и исполнять её распоряжения.
Уламы Кирманшаха почтительно приветствовали её и поднесли ей различные знаки своего уважения и восхищения. Однако в Хамадане духовные вожди города разошлись во мнениях относительно неё. Некоторые пытались втайне возбуждать против неё народ и подрывать её авторитет; другие решили откровенно восхвалить её добродетели и превознести её смелость. «Нам подобает,-- провозглашали эти её друзья с кафедр,-- следовать её благородному примеру и почтительно просить её разъяснить нам тайны Корана и ответить на затруднительные вопросы этой святой Книги. Ибо наши высочайшие достижения -- словно капля в сравнении с безграничностью её знания». По приезде в Хамадан Тахире встретили те, кого её отец, хаджи мулла Салих, прислал из Казвина, чтобы они приветствовали её и передали ей, что он просит её посетить родной город и продлить своё пребывание среди них. Она неохотно согласилась. Перед отъездом она велела всем, кто сопровождал её из Ирака, отправиться в свои родные места. Среди них были шайх Султан, шайх Мухаммад-и-Шибл и его юный сын Мухаммад-Мустафа, Абид и его сын Насир, которому впоследствии дали имя хаджи Аббас. Те из её спутников, что проживали в Персии,-- как, например, сиййид Мухаммад-и-Гулпайгани, литературный псевдоним которого был Та'ир и которого Тахире прозвала Фата'л-Малих, а также некоторые другие,-- тоже получили приказ вернуться домой. Только двое из спутников остались с ней -- шайх Салих и мулла Ибрахим-и-Гулпайгани, оба впоследствии испившие чашу мученичества, первый в Тегеране, а второй в Казвине. Что касается её родственников, то её зять мирза Мухаммад-'Али, один из Букв Живого, а также сиййид Абду'л-Хади, помолвленный с её дочерью, прошли вместе с ней весь путь из Карбилы в Казвин.
[1.] Мухаммад Мустафа пишет (стр. 112), что в Керманшахе ей оказали горячий прием. Принцы, улемы, государственные чиновники посетили её и были сильно поражены её красноречием, неустрашимостью, обширными знаниями и силой характера. Им прочли и перевели открытые Бабом комментарии относительно суры “Каусар”. Жена Амира, губернатора Керманшаха, была среди женщин, посетивших Тахири и услышавших от нее объяснения священных учений. Сам Амир вместе со своей семьей признал правоту этого Дела и выразил восхищение своей семьи и их любовь к Тахири.Мухаммад Мустафа пишет (стр. 116), что Тахири остановилась на два дня в деревне Сахне, на пути в Хамадан, где ей оказали не менее горячий прием, чем в Каранде. Жители этой деревни попросили её позволить им вместе со всеми членами их общины присоединиться к её последователям для распространения и провозглашения Дела Божиего. Однако, превознеся их усилия, она посоветовала им остаться и, благословив их, сама отправилась в Хамадан.
[2.] Согласно книге «Дань памяти верным» ("Memorials of the Faithful", стр. 275), Тахири пробыла в Хамадане два месяца.
[3.] Мухаммад Мустафа пишет (стр. 117), что среди лиц, посланных из Казвина, были братья Тахири.
После того, как она прибыла в дом отца, её двоюродный брат, надменный и вероломный Мухаммад-Таки, сын муллы Таки, считавший себя, после своего отца и дяди, самым блестящим из всех муджтахидов Персии, отправил нескольких женщин из своего дома с тем, чтобы они уговорили Тахире переселиться из жилища её отца в его собственный дом. «Передайте моему надменному и высокомерному родственнику,-- смело ответила она посланцам,-- такие слова: "Если бы ты в самом деле был моим верным товарищем и спутником, то поспешил бы встретить меня в Карбиле и пешком сопровождал бы мой хоуда на всём пути до Казвина. Путешествуя вместе с тобой, я пробудила бы твою душу от сна нерадения и указала бы тебе истинный путь. Однако этому не суждено было сбыться. Прошло уже три года, как мы расстались. Ни в этом мире, ни в следующем я не буду более общаться с тобой. Я навсегда вычеркнула тебя из своей жизни"».
Мулла Мухаммад и его отец были взбешены столь резким и твёрдым ответом. Они немедленно объявили её еретиком и стали прикладывать все усилия, не отдыхая ни днём, ни ночью, чтобы подорвать её авторитет и очернить её имя. Тахире смело защищалась и упорно доказывала всем извращённость их нравов. Её отец, миролюбивый и мудрый человек, скорбел об этом ожесточённом противостоянии, пытался примирить их и помочь им достичь согласия, но не преуспел в своих усилиях.
См. Глоссарий«Как одна женщина, создание столь бессильное в Персии, и в особенности в таком городе, как Казвин, где духовенство обладает большим влиянием, где улемы, коих так много, играют столь важную роль, что народ и государственные власти считаются с их мнением, каким образом при таких обстоятельствах одна женщина смогла организовать столь могучую партию раскольников? Вот этот-то вопрос до некоторой степени приводит в замешательство историка Персии, Сепехра; и в самом деле, нам не найти в прошлом подобного явления». («Азиатский журнал», 1866, том 7, стр. 474.)]
Конфликт этот длился до тех пор, пока в Казвин не прибыл, в начале месяца рамазана 1263 года [13 августа -- 12 сентября 1847 г. от Р. Х.] некий мулла Абду'лла, уроженец Шираза и пламенный поклонник как шайха Ахмада, так и сиййида Казима. Впоследствии на допросе в Тегеране, проводившемся в присутствии сахиб-дивана, этот самый мулла Абду'лла рассказал следующее: «Я никогда не был убеждённым баби. Я проезжал через Казвине по дороге в Мах-Ку, где я намеревался посетить Баба и изучить природу Его Дела. В день прибытия в Казвин я обнаружил, что город пребывает в состоянии крайнего волнения. Проходя по базару, я заметил толпу головорезов, которые, сорвав с одного человека тюрбан и туфли и затем обвязав этот тюрбан вокруг его шеи, тащили его по улицам. Разгневанная толпа осыпала его угрозами и проклятиями и избивала его. "Он совершил непростительный грех,-- сказали мне в ответ на мои расспросы,-- ибо он отважился публично превозносить добродетели шайха Ахмада и сиййида Казима. Поэтому хаджи мулла Таки, худжджату'л-ислам, объявил его еретиком и приказал изгнать из города".
13 августа-12 сентября 1847 г. от Р.Х.Я был поражен этим объяснением. Возможно ли, думал я, чтобы шайхи сочли еретиком, достойным столь жестокого наказания? Желая узнать истину от самого муллы Таки, я пошел в его семинарию и спросил, действительно ли он вынес такой приговор против этого человека. "Да,-- без промедления ответил он,-- я никогда не уверую в того бога, которому поклонялся покойный шайх Ахмад-и-Бахрайни. И его самого, и его последователей я рассматриваю как подлинные олицетворения заблуждения". В тот момент у меня возникло желание дать ему пощёчину в присутствии всех его присутствующих учеников. Но я сдержался, поклявшись пред Богом пронзить ему губы своим копьём, чтобы он больше никогда не смог изречь подобного богохульства.
Я немедленно ушёл от него и отправился на базар, где купил кинжал и наконечник копья, сделанный из самой острой и лучшей стали. Я спрятал их за пазухой в ожидании подходящего момента для того, чтобы удовлетворить пылавшие во мне чувства. Я поджидал удобного случая, и однажды вечером пришёл в масджид, где он обычно исполнял роль предстоятеля на соборной молитве. Я ждал до рассветного часа; в этот момент в масджид пришла старуха с ковром, который она постелила на полу михраба. Вскоре я увидел, что мулла Таки в одиночестве вошёл, направился к михрабу и начал молиться. Осторожно и тихо я последовал за ним и встал за его спиной. Едва он распростёрся на полу в земном поклоне, как я бросился на него и, выхватив наконечник копья, погрузил его сзади ему в шею. Он громко закричал. Я опрокинул его на спину и, обнажив кинжал, воткнул его по самую рукоять ему в рот. Тем же кинжалом я нанёс ему несколько ударов в грудь и в бок, и оставил его истекать кровью на михрабе.
См. ГлоссарийНемедленно поднявшись на крышу масджида, я стал наблюдать за неистовствующей и беснующейся толпой. Люди бросились внутрь и, положив его на носилки, понесли его к нему домой. Не зная личности убийцы, чернь воспользовалась случаем и дала волю своим самым низменным инстинктам. Они вцеплялись в горло своим соперникам, дико нападая друг на друга и выкрикивая взаимные обвинения в присутствии губернатора. Видя, что большое количество невинных людей подвергается жестоким нападкам и брошено в тюрьму, я решил, побуждаемый голосом совести, признаться в своём поступке. Поэтому я отправился к губернатору и сказал ему: "Если я передам в Ваши руки убийцу, обещаете ли Вы освободить всех невинных людей, страдающих вместо него?" Как только я получил с его стороны необходимые уверения, я признался, что именно я совершил это деяние. Поначалу он не хотел верить мне. По моей просьбе он вызвал старуху, которая стелила ковёр на михрабе, но отказался верить её показаниям. Наконец, меня привели к постели муллы Таки, который лежал при смерти. Едва увидев меня, он узнал черты моего лица. Чрезвычайно взволнованный, он указал на меня пальцем в знак того, что именно я напал на него. Он потребовал, чтобы меня увели долой с его глаз. Вскоре после этого он скончался. Я был немедленно арестован, признан убийцей и брошен в тюрьму. Однако губернатор не сдержал своего слова и отказался освободить заключённых».
Прямота и искренность муллы Абду'ллы сильно понравились сахиб-дивану. Он дал секретные распоряжения своим служителям, чтобы тому позволили бежать из тюрьмы. В полночный час узник нашёл убежище в доме Ризы-хана-и-Сардара, который незадолго перед тем женился на сестре Сипа-Салара, и скрывался там до начала великой битвы при Шайх-Табарси, когда решил присоединиться к доблестным защитникам этой крепости. Вместе с Ризой-ханом, который последовал за ним в Мазиндаран, он, в конце концов, испил чашу мученичества.
Обстоятельства этого убийства окончательно взбесили законных наследников муллы Таки, которые теперь были полны решимости отомстить Тахире. Им удалось наложить на неё строжайший арест в доме её отца, и женщинам, избранным для надзора за ней, было велено не позволять узнице выходить из комнаты иначе, чем для совершения её ежедневных омовений. Они обвинили её в том, что именно она является, в действительности, подстрекательницей этого преступления. «Именно ты и никто иной,-- утверждали они,-- виновна в убийстве нашего отца. Ты приказала лишить его жизни». Те, кого они арестовали и бросили в тюрьму, были переведены под их охраной в Тегеран и заключены в доме одного из столичных кад-худа. Друзья и наследники муллы Таки разошлись повсюду, обвиняя своих пленников в отвержении законов Ислама и требуя их немедленной казни.
См. ГлоссарийБахаулла, находясь в те дни в Тегеране, узнал о положении этих пленников, которые были друзьями и сторонниками Тахире. Так как Он был знаком с кад-худа, в доме которого они были заключены, Он решил посетить их и встать на их защиту. Этот алчный и лживый чиновник, будучи прекрасно осведомлён о чрезвычайной щедрости Бахауллы, изрядно преувеличил страдания несчастных узников, надеясь извлечь из этого дела большую финансовую выгоду для себя. «Они лишены самого необходимого,-- настаивал кад-худа.-- Они голодают, а одежда их едва прикрывает их наготу». Бахаулла немедленно оказал финансовую помощь для облегчения условий их содержания, и просил кад-худа смягчить тюремный режим. Последний согласился освободить нескольких человек, которые были слишком слабы, чтобы переносить тяжесть цепей, а в отношении других сделал всё возможное, чтобы облегчить условия содержания под стражей. Побуждаемый алчностью, он сообщил своему начальству об этой ситуации, подчеркнув, что Бахаулла постоянно снабжает заключённых, которые содержатся у него дома, как пищей, так и деньгами.
Эти чиновники, в свою очередь, поддались искушению воспользоваться, где только можно, щедростью Бахауллы. Они вызвали Его, выразили протест против Его действий и назвали Его соучастником в преступлении, за которое были осуждены арестованные. «Кад-худа,-- ответил Бахаулла,-- заступился за них передо Мной и много говорил об их страданиях и нуждах. Он сам засвидетельствовал их невиновность и попросил Меня о помощи. И теперь в ответ на помощь, оказанную Мною по его просьбе, вы обвиняете Меня в преступлении, которого Я не совершал». Надеясь запугать Бахауллу угрозами о немедленной расправе, они не позволили Ему вернуться домой. Темница, куда Его бросили, стала первым испытанием, перенесённым Бахауллой на стезе Дела Божиего; это было первое тюремное заключение, которое Он вынес ради Своих возлюбленных. Несколько дней Он оставался под арестом, пока Джа'фар-Кули-хан, брат мирзы Ака-хана-и-Нури, позднее назначенный великим визирем шаха, а также другие Его друзья, не заступились за Него и, строго угрожая кад-худа, не добились Его освобождения. Те люди, что были ответственны за Его арест, надеялись получить за Его освобождение тысячу туманов, но обнаружили, в конце концов, что им придётся уступить желаниям Джа'фара-Кули-хана безо всякой надежды на какое бы то ни было вознаграждение как с его стороны, так и со стороны Бахауллы. Непрестанно извиняясь и глубоко сожалея о своих действиях, они передали Пленника в его руки.
См. ГлоссарийНаследники муллы Таки, тем временем, всеми силами старались отомстить за кровь своего выдающегося родственника. Не удовлетворившись тем, что они уже совершили, они обратились к самому Мухаммад-шаху и постарались заручиться его поддержкой в этом деле. Говорят, что шах так ответил им: «Без сомнения, ваш отец, мулла Таки, не мог бы считать себя выше имама Али, Повелителя Правоверных. Разве последний не сказал своим ученикам, что в случае, если он падёт от меча Ибн-и-Мулджама, то один лишь убийца должен своей смертью искупить это деяние, и чтобы никого больше не предавали смерти? Почему не отомстить таким же образом и за убийство вашего отца? Покажите мне убийцу, и я издам указ, чтобы его отдали в ваши руки, дабы вы могли наказать его так, как он того заслуживает».
Непреклонность шаха вынудила их отказаться от питаемых ими надежд. Они объявили убийцей их отца шайха Салиха, добились его ареста и предали его смерти самым позорным образом. Он стал первым, кто оросил землю Персии своей кровью на стезе Дела Божиего, первым из славной когорты тех, кто ценою собственной крови обеспечил торжество святой Веры Божией. Когда его вели к месту мученичества, лицо его сияло от радости и восторга. Он поспешил к подножию виселицы и приветствовал своего палача так, словно тот всю жизнь был его любимым другом. Из уст его потоком лились слова триумфа и надежды. «Я отказался,-- восторженно восклицал он в последние минуты своей жизни,-- от людских надежд и верований, стоило только мне признать Тебя, о моя Надежда и моя Вера!» Его останки были погребены во дворе святилища Имам-Заде Зайда в Тегеране.
Ненасытная ненависть, двигавшая теми, кто был ответственен за мученическую смерть шайха Салиха, побудила их искать дополнительные средства осуществления своих замыслов. Хаджи мирза Акаси, которого сахиб-дивану удалось убедить в коварстве наследников муллы Таки, отказался рассматривать их жалобу. Невзирая на его отказ, они представили это дело Садру-и-Ардибили, человеку, известному среди духовных вождей Персии своей самоуверенностью и высокомерием. «Посмотрите,-- жаловались они,-- какой позор обрушился на тех, чья высшая забота -- хранить в неприкосновенности Закон. Можете ли Вы, его главный и выдающийся истолкователь, допустить, чтобы столь серьёзный выпад против его достоинства остался безнаказанным? Неужели Вы действительно не в состоянии отомстить за кровь этого убиенного служителя Пророка Божиего? Разве Вы не осознаёте, что снисходительность к столь отвратительному преступлению может сама по себе вызвать поток клеветы против тех людей, что являются главными хранителями законов и принципов нашей Веры? Не придаст ли Ваше молчание смелости врагам Ислама, которые сотрут с лица земли то здание, которое Вы воздвигли собственными руками? И, в результате, не окажется ли в опасности Ваша собственная жизнь?»
Садр-и-Ардибили обуял страх, и он, чувствуя своё бессилие, решил обмануть государя. Он подал Мухаммад-шаху такое прошение: «Я бы хотел покорнейше просить Ваше Величество позволить узникам сопровождать наследников этого павшего мученической смертью вождя на обратном пути в Казвин, чтобы те по доброй воле публично простили им их деяние и даровали свободу. Такой жест с их стороны весьма укрепит их положение и заслужит им уважение их соотечественников». Шах, ничего не подозревая о коварных замыслах этого хитрого интригана, немедленно удовлетворил его просьбу с тем ясно выраженным условием, чтобы из Казвина ему письменно доложили о полном благополучии узников после их освобождения, и что в будущем им не нанесут ни малейшего ущерба.
Как только пленники были переданы в руки этих бунтарей, как те немедленно дали волю своему чувству неукротимой ненависти к ним. В первую же ночь хаджи Асаду'лла, брат хаджи Алла-Варди и дядя по отцу Мухаммада-Хади и Мухаммада-Джавада-и-Фархади, видный торговец Казвина, известный своей набожностью и честностью не меньше, чем его знаменитый брат, был безжалостно предан смерти. Отлично зная, что в его собственном родном городе они не смогут подвергнуть его тому наказанию, которого им хотелось, они решили покончить с ним в Тегеране, причём таким образом, чтобы не быть заподозренными в убийстве. В полночь они совершили своё гнусное дело, а на следующее утро объявили, что он скончался от болезни. Его друзья и знакомые, главным образом уроженцы Казвина, из которых никто не смог обнаружить это преступление, положившее конец столь благородной жизни, похоронили его с почестями, подобающими его положению.
Остальные его товарищи, среди которых были мулла Тахир-и-Ширази и мулла Ибрахим-и-Махаллати, оба ценимые за свои знания и добрый характер, были немедленно по прибытии в Казвин преданы жестокой смерти. Весь народ, страсти которого заранее были старательно распалены, требовал их немедленной казни. Банда бесчестных негодяев, вооруженных ножами, мечами, копьями и топорами, бросилась на них и растерзала. Они увечили их тела с таким безудержным варварством, что впоследствии нельзя было найти ни одного куска их разбросанных останков, который можно было бы похоронить.
Боже милостивый! Эти невероятно жестокие деяния были совершены в таком городе, как Казвин, который гордится тем, что в стенах его обитает не менее сотни самых высокопоставленных духовных вождей Ислама, и при этом среди его жителей не нашлось ни одного, кто возвысил бы свой голос против столь отвратительной резни! Ни один, судя по всему, не усомнился в их праве совершать столь чудовищные и бесстыдные дела. Казалось, ни один человек не осознавал, насколько несовместимы эти зверские дела, совершённые людьми, считающими себя единственными хранителями тайн Ислама, с образцовым поведением тех, кто первыми явил миру его свет. Никто не воскликнул с негодованием: «О злое и извращённое поколение! В какие глубины подлости и позора ты опустилось! Разве не превзошли по своей жестокости гнусные дела, совершённые тобой, поступки самых низких из людей? Неужели ты не видишь, что ни звери полевые и ни одно живое существо на земле не сравняется с тобой в свирепости поступков? Сколь долго будешь ты оставаться беспечным? Разве вы не веруете в то, что действенность соборной молитвы зависит от честности того, кто руководит ей? Разве не заявляли вы многократно, что подобная молитва лишь тогда приемлема в глазах Бога, когда сердце имама, ведущего за собой прихожан, очищено от всякого следа злонамеренности? И при этом вы считаете подстрекателей и участников подобных зверств подлинными вождями своей Веры, истинными воплощениями честности и справедливости. Разве не им вручили вы бразды вашего Дела и не их считаете вершителями своих судеб?»
Известие об этом возмутительном случае достигло Тегерана и с необычайной быстротой распространилось по городу. Хаджи мирза Акаси выступил с гневным протестом. «В каком стихе Корана,-- говорят, воскликнул он,-- в каком предании Мухаммада уничтожение нескольких людей оправдывается в качестве мести за убийство одного человека?» Мухаммад-шах также сурово осудил вероломное поведение Садр-и-Ардибили и его сообщников. Он назвал его трусом, изгнал из столицы в город Кум, где тот должен был влачить жизнь в безвестности. Эта опала безмерно порадовала великого визиря, который ранее тщетно пытался низвергнуть его, и которого внезапное удаление этого человека из Тегерана избавило от опасений в связи с ростом его влияния. Его собственное осуждение казвинской резни было вдохновлено не столько чувством симпатии к Делу беззащитных жертв, сколько надеждой на то, что Садр-и-Ардибили будет поставлен в такое затруднительное положение, которое непременно опозорит его в глазах государя.
То, что шах и его правительство не подвергли преступников немедленному наказанию, побудило их искать дополнительные способы удовлетворения своей неукротимой ненависти к противникам. Теперь они сосредоточили всё своё внимание на самой Тахире и решили, что она должна пострадать от их рук так же, как пострадали её друзья. По-прежнему находясь под арестом, Тахире, едва только узнав об их замыслах, написала следующее письмо мулле Мухаммаду, который наследовал своему отцу в должности имама-джум'е Казвина: «“Oни ycтaми cквepными cвoими
Xoтят Cвeт Бoжий пoгacить, Ho нe дoпycтит Бoг инoгo,
Кaк тoлькo Cвeт Cвoй зaвepшить,Xoть мнoгoбoжникaм и нeнaвиcтнo этo."[1] Если Дело моё есть Дело Истины, если Господь, которому я поклоняюсь, есть единый истинный Бог, то не пройдёт и девяти дней, как Он избавит меня от ига твоей тирании. Если Он не сможет освободить меня, ты можешь поступать так, как тебе угодно. Ложность моей Веры будет неопровержимо доказана тобой». Мулла Мухаммад, признавая себя неспособным принять столь смелый вызов, предпочёл полностью проигнорировать её письмо и прибег ко всякому мыслимому коварству, дабы достичь своей цели.
[1.] Коран 9:33 (пер. Пороховой).В те дни, ещё до того, как пробил назначенный Тахире час её освобождения, Бахаулла выразил желание, чтобы она была освобождена из заключения и доставлена в Тегеран. Он решил доказать противнику, что слова её правдивы, и разрушить замыслы врагов, намеревавшихся предать её смерти. Таким образом, Он вызвал Мухаммада-Хадий-и-Фархади и поручил ему немедленно доставить её в Тегеран, в Его собственный дом. Мухаммаду-Хади было поручено вручить своей жене Хатун-джан запечатанное письмо и отправиться, переодевшись нищенкой, в дом, где была заключена Тахире, передала ей в руки это письмо, подождала немного у входа в дом, пока она не присоединится к ней, а затем поспешить вместе с ней и препоручить её его заботе. «Как только Тахире присоединится к тебе,-- наставлял Бахаулла своего посланца,-- немедленно отправляйся в Тегеран. В ту же ночь Я отправлю к казвинским воротам слугу с тремя лошадьми, которых ты возьмёшь с собой и встанешь в определённом месте, назначенном тобой вне стен Казвина. Ты приведёшь Тахире в это место, оседлаешь лошадей и окольным путем постараешься на рассвете добраться до пригородов столицы. как только откроют ворота, ты должен въехать в город и направиться прямо ко Мне домой. Ты должен быть чрезвычайно осторожен, чтобы никто не узнал её. Вседержитель, без сомнения, направит твои шаги и окружит тебя Своим надёжным покровительством».
Укреплённый заверениями Бахауллы, Мухаммад-Хади немедленно отправился исполнять полученные распоряжения. Не встретив никаких препятствия, он умело и точно выполнил свою задачу и смог в назначенный час благополучно привезти Тахире в дом своего Хозяина. Её внезапное и таинственное исчезновение из Казвина глубоко потрясло как друзей, так и врагов. Всю ночь они обыскивали дома в округе, но все их поиски окончились безрезультатно. Исполнение её пророчества изумило даже наиболее скептически настроенных её противников. Некоторые из них вынуждены были признать сверхъестественную силу принятой ею Веры и с радостью признали Дело Божие. Её брат, мирза Абду'л-Ваххаб, в тот же день признал истину этого Откровения, но впоследствии не смог доказать искренность своих убеждений.
[1.] Согласно «Кашфу'л-Гита» (стр. 110), что, согласно заявлениям муллы Джафара Ваэзе Казвини, Мулла Хусайн встретился с Тахири в доме Ага Хади, который, по всей вероятности, был никто иной, как Мухаммад Хади-и-Фархади, впоследствии получивший от Бахауллы поручение привезти Тахири в Тегеран. Это свидание имело место перед убийством Таги.
В час, назначенный Тахире для своего освобождения, она уже находилась под надёжным покровительством Бахауллы. Она прекрасно знала, в Чьё присутствие была допущена; она великолепно понимала святость гостеприимства, которое ей так мислостиво оказали[1]. Как и в случае с принятием Веры, провозглашённой Бабом, когда она без предупреждения или приглашения со стороны восславила Его Послание и признала его истинность, теперь она узрела, благодаря своему интуитивному знанию, будущую славу Бахауллы. Ещё в 60-м году, живя в Карбиле, она намекнула в своих одах на то, что признала Истину, которую Ему предстояло явить. Я своими глазами видел в Тегеране, в доме сиййида Мухаммада, которого Тахире прозвала Фата'л-Малих, стихи, написанные её собственной рукой, где каждая буква красноречиво свидетельствовала о её вере в возвышенные Миссии как Баба, так и Бахауллы. Вот, например, один из стихов вышеупомянутой оды: «Сияние Красоты Абха пронзило завесу ночи; узрите, как души возлюбленных Его танцуют, подобно мотылькам, в лучах, что исходят от лика Его!» Именно твердая убеждённость в непобедимой силе Бахауллы побудила её так уверенно изречь своё предсказание и так смело бросить вызов в лицо своим врагам. Ничто кроме непоколебимой веры в неизменную действенность этой силы не смогло бы побудить её, в самые мрачные часы своего заточения, так храбро и уверенно утверждать близость своей победы.
[1.] Абдул-Баха рассказывает в книге «Дань памяти верным» ("Memorials of the Faithful", стр. 306) обстоятельства визита Вахида к Тахире, когда последняя находилась в тегеранском доме Бахауллы. «Тахире,-- пишет Он,-- внимала, находясь позади завесы, словам Вахида, который пламенно и красноречиво рассуждал о знамениях и стихах, свидетельствующих о пришествии нового Явления. Я был тогда ребёнком и сидел у неё на коленях в то время, как она следила за удивительными свидетельствами, непрерывным потоком лившимися из уст этого учёного человека. Я хорошо помню, как она прервала его и, возвысив свой голос, энергично заявила: "О Йахйа! Пусть дела, а не слова свидетельствуют о твоей вере, если ты человек подлинного знания. Хватит всуе повторять предания былого, ибо настал день служения и решительных действий. Настало время явить истинные знаки Божии, разорвать завесы пустых измышлений, провозгласить Слово Божие и принести себя в жертву на стезе Его. Дела, а не слова да будут украшением нашим."»
Спустя несколько дней после прибытия Тахире в Тегеран Бахаулла решил отправить её в Хурасан вместе с группой верующих, которые собирались отправиться в эту провинцию. Он также был намерен покинуть столицу и отправиться в том же направлении несколькими днями позже. Поэтому Он вызвал Акай-и-Калима и велел ему немедленно сделать всё необходимое для того, чтобы вывести Тахире и её служанку Каните за городские ворота, откуда они затем отправились бы в Хурасан. Он потребовал от него соблюдать крайнюю осторожность и бдительность, чтобы часовые, стоящие на входе в столицу и имеющие приказ не пропускать ни одной женщины без пропуска, не раскрыли её личность и не воспрепятствовали её отъезду.
Я слышал от Акай-и-Калима следующий рассказ: «Вверив себя Богу, мы втроём -- Тахире, её служанка и я -- поехали в одно место, расположенное недалеко от столицы. Ни один из часовых, стоявших у ворот Шимиран, не сделал ни малейшего замечания и не спросил нас, куда мы едем. На расстоянии двух фарсангов от столицы мы спешились в глубине одного фруктового сада, обильно орошаемого и расположенного на склоне горы, в центре которого находился дом, с виду совершенно покинутый. Отправившись на поиски хозяина, я встретил старика, который поливал свои растения. В ответ на мой вопрос он объяснил, что вследствие спора между владельцем и арендаторами те, кто жил здесь, оставили это место. "Владелец попросил меня,-- добавил он,-- охранять это место до той поры, пока спор не будет улажен". Это сообщение меня очень обрадовало, и я пригласил его разделить с нами обед. Когда ближе к вечеру я решил вернуться в Тегеран, выяснилось, что он готов взять на себя заботы о Тахире и её служанке и охранять их. Поручая их ему, я обещал, что либо сам вернусь в этот же вечер, либо отправлю надёжного слугу, за которым я последую на следующее утро со всем необходимым для путешествия в Хурасан.
См. ГлоссарийВернувшись в Тегеран, я отправил к Тахире муллу Бакира, одного из Букв Живого, в сопровождении слуги. Я уведомил Бахауллу о её благополучном отъезде из столицы. Он был весьма обрадован такой вестью и назвал этот сад "Баг-и-Джаннат"[1]. "Тот дом,-- заметил Он,-- был приготовлен для вас провидением, чтобы вы могли дать в нём приют возлюбленным Божиим".
[1.] «Райский сад».Техире провела в этом месте семь дней, после чего отправилась в сторону Хурасана в сопровождении Мухаммада-Хасана-и-Казвини, прозванного Фата, и ещё нескольких человек. Бахаулла приказал мне взять на себя заботы об её отъезде и приготовить всё необходимое для её путешествия».
Page 289