Web - Windows - iPhone
Вскоре после прибытия муллы Хусайна в Шираз среди населения вновь раздались голоса протеста. Их боязнь и негодование усугублялись тем, что они знали о постоянно и близкой связи его с Бабом. «Он опять пришёл в наш город,-- кричали они,-- он опять поднял знамя мятежа, и вместе со своим вождём готовит ещё более ожесточенное нападение на наши освящённые временем учреждения». Положение стало настолько тяжёлое и угрожающим, что Баб приказал мулле Хусайну вернуться через Йазд в свою родную провинцию Хурасан. Он также отпустил остальных Своих последователей, собравшихся в Ширазе, и приказал им вернуться в Исфахан. Он оставил при себе только муллу Абду'л-Карима и поручил ему переписывать Свои сочинения.
Эти меры предосторожности, которые Баб счёл благоразумным предпринять, избавили Его от непосредственной опасности подвергнуться насилию со стороны разъярённых жителей Шираза, и придали новый импульс распространению Его Веры за пределами этого города. Его ученики, которые разошлись по всей стране, смело объявляли своим землякам о возрождающей силе нового Откровения. Слава о Бабе пронеслась повсюду и достигла слуха самых высокопоставленных лиц как в столице, так и в провинциях[1]. Как простонародье, так и его вождей захлестнула волна горячего интереса. Изумление и трепет охватывали тех, кто слышал их уст непосредственных посланцев Самого Баба повествования о знамениях и свидетельствах, что возвестили рождение Его Явления. Высокопоставленные государственные и духовные лица либо сами посещали их, либо поручали своим самым компетентным представителям осведомиться об истине и характере этого замечательного Движения.
[1.] «Бабизм имел много приверженцев во всех классах общества, и немало было среди них людей высокопоставленных; это учение принимали и высшие чиновники, и представители духовенства, и военные, и купцы.» (Journal Asiatique, 1866, tome 8, p. 251.)
Мухаммад-шах[1] решил сам установить правдивость этих сведений и навести справки относительно их характера. Он отправил сиййида Йахьйай-и-Дараби[2], самого знающего, красноречивого и влиятельного из своих подданных, чтобы тот расспросил Баба и немедленно доложил ему результаты своего расследования. Шах полностью доверял его беспристрастности, компетентности и глубокой духовной проницательности. Он занимал столь высокое положение среди выдающихся лиц Персии, что на каком бы собрании он ни присутствовал и сколь бы много там ни было лидеров духовенства, он всегда был главным оратором. В его присутствии никто не осмеливался настаивать на своём мнении. Перед ним все они хранили благоговейное молчание; все свидетельствовали о его дальновидности, непревзойдённой учёности и зрелой мудрости.
1 -- убрать ссылку.[1.] Абдул-Баха так охарактеризовал его: «Этот замечательный человек, эта драгоценная душа, знал наизусть не менее тридцати тысяч преданий, и люди всех классов глубоко уважали его и восхищались им. Слава его разнеслась по всей Персии, и его эрудиция и авторитет признавались повсюду в полной мере.» (Из рукописи, повествующей о мучениках Персии.) «Он был, как свидетельствует его имя, уроженцем Дараба, что неподалёку от Шираза; его отец, сиййид Джа'фар, прозванный Кашфи, был одним из самых великих и знаменитых уламов своего времени. Высокие моральные качества и праведность во всех делах снискали ему всеобщее уважение и любовь. Благодаря своим познаниям он заслужил славное прозвище Кашфи, означающее человека, открывающего и разъясняющего Божественные тайны. Воспитанный им, сын его скоро догнал отца во всех отношениях и разделил с ним все почести, которыми прежде пользовался один лишь отец. Он отправился в Тегеран после того, как слава о нем достигла этого города. Там он стал застольником Тахмасб-мирзы Моайедод-Доуле (внука Фатх-Али шаха) по распоряжению его отца Мухаммада Али мирзы. Правительство оказало ему всякие почести и, учитывая его знания и заслуги, оно нередко обращалось к нему за советом в затруднительных ситуациях. О нем-то и подумали Мухаммад-шах и хаджи мирза Агаси, когда понадобилось им отправить на расследование человека честного, и в верности которого не было бы ни малейшего сомнения." А.Л.М. Николя (см. "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," прим. 175, стр. 233.) "В то время как разворачивались эти события, север Персии и провинции центра и юга были охвачены волнениями вследствие усиленной пропаганды проповедников новой доктрины. Наивный, легковерный, невежественный и чрезмерно суеверный народ был поражен чудесами, о которых беспрестанно говорили ему; встревоженные муллы, чувствуя, что их последователи охвачены ужасом и готовы к бегству, умножали свои усилия в клеветнической кампании, направленной против новой доктрины, они выдумывали такие обвинения, которые могли иметь кровавые последствия, они распространяли самые ложные слухи среди простонародья, не знающего, восхищаться ли ему новой верой или ужасаться ее... Сиййид Джафар чуждался доктрины шайхитов, так же как доктрины муллы Садра. Однако его горячий характер и пылкое воображение вывели его в конце жизни из узких пределов ортодоксии шиитов. Он даже толковал хадисы иначе, чем его коллеги, и как будто претендовал, что нашел семьдесят смыслов из сокровенных тайн Корана. Его сыну, которому впоследствии суждено было превзойти эти странные взгляды, было тридцать пять лет отроду в это время, когда по окончании образования он поселился в Тегеране, где вступил в связь со всеми великими особами и выдающимися лицами двора. Он-то и был выбран Его Величеством и получил поручение отправиться в Шираз, познакомиться с Бабом и навести точные справки, какие только мог, дабы центральные власти знали, какие политические выгоды можно было извлечь из подобной реформы, которая, казалось, могла преобразовать страну." А.Л.М. Николя (см. "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 387-388.)]
Page 172В те дни сиййид Йахйа жил в Тегеране, в доме мирзы Лутф-'Али, церемониймейстера шаха, в качестве почётного гостя Его Императорского Величества. Шах конфиденциально сообщил через мирзу Лутф-'Али своё желание, чтобы сиййид Йахйа отправился в Шираз и лично расследовал это дело. «Передай ему от нашего имени,-- приказал монарх,-- что, поскольку мы всецело полагаемся на его честность, восхищаемся его пониманием моральных и интеллектуальных норм и считаем его самым компетентным среди богословов нашей страны, мы желаем, чтобы он отправился в Шираз, глубоко вник в дело Сиййида-и-Баба и сообщил нам результаты своих исследований; Тогда мы будем знать, как меры нам следует предпринять».
Самому мирзе Йахйа и сам хотел получить из первых рук сведения касательно заявлений Баба, но ввиду неблагоприятных обстоятельств не мог поехать в Фарс. Распоряжение Мухаммад-шаха побудило его привести в исполнение своё давнее намерение. Уверив своего государя в готовности исполнить его желание, он немедленно отправился в Шираз.
По пути он придумал ряд вопросов, которые намеревался задать Бабу. По тем ответам, которые последний даст на эти вопросы, думал он, можно будет определить истинность и обоснованность Его миссии. Прибыв в Шираз, он встретился с муллой шайхом Али по прозвищу Азим, с которым он близко подружился, будучи в Хурасане. Он спросил его, доволен ли он своей беседой с Бабом. «Вы сами должны увидеться с Ним,-- ответил Азим,-- и самостоятельно ознакомиться с Его Миссией. Как друг, я посоветовал бы Вам соблюдать величайшую учтивость во время беседы с Ним, чтобы в конечном итоге Вам не пришлось сожалеть о проявленном к Нему неуважении».
Сиййид Йахйа встретился с Бабом в доме хаджи мирзы сиййида Али и повёл себя по отношению к Нему весьма учтиво, как и советовал ему Азим. В течение примерно двух часов он обращал внимание Баба на самые тёмные и трудные для понимания аспекты метафизических учений Ислама, на самые загадочные отрывки из Корана и самые таинственные предания и пророчества имамов Веры. Баб сначала выслушал его академические ссылки на закон и пророчества Ислама, записал все его вопросы, а затем начал давать на каждый из них краткий, но исчерпывающий ответ. Сжатость и ясность Его ответов вызвала у сиййида Йахйи изумление и восхищение. Его охватило чувство униженности, когда он осознал свою самонадеянность и гордыню. Его чувство превосходства совершенно исчезло. Поднявшись и собираясь уходить, он обратился к Бабу с такими словами: «Если так будет угодно Богу, в ходе нашей следующей беседы я представлю на Ваше рассмотрение остальные свои вопросы, и этим закончу своё исследование.» Выйдя из дома, он немедленно отправился к Азиму, которому сообщил все подробности беседы. «В Его присутствии,-- сказал он ему,-- я чрезмерно много говорил о собственной учёности. Всего несколькими словами Он смог ответить на мои вопросы и разрешить мои затруднения. Я почувствовал себя таким ничтожным перед Ним, что поспешил испросить у Него позволения уйти». Азим напомнил ему о своём совете и молил его в следующий раз не забывать тех наставлений, что он дал ему.
Во время второй беседы сиййид Йахйа заметил, к своему удивлению, что из памяти его совершенно исчезли все вопросы, которые он намеревался задать Бабу. Ему пришлось довольствоваться предметами, которые, казалось, не имеют касательства к цели его исследования. К ещё большему своему изумлению он обнаружил, что Баб с той же лаконичностью и ясностью, что и ранее, теперь отвечает на забытые им вопросы. «Казалось, я крепко заснул,-- говорил он впоследствии.-- Его слова, Его ответы на забытые мною вопросы вновь разбудили меня. Какой-то голос по-прежнему шептал мне на ухо: "А может быть, это всё-таки просто случайное совпадение?" Я был слишком взволнован, чтобы собраться с мыслями. Я вновь попросил позволения уйти. Азим, с которым я встретился позднее, принял меня с холодным безразличием и суровым тоном заметил: "О, если бы упразднить все школы, чтобы никто из нас никогда не посещал их! Из-за узости своего мышления и чванства мы лишаем себя милости Божией и причиняем боль Тому, Кто есть её Источник. Неужели на этот раз ты не попросишь Бога даровать тебе подобающее смирение и отрешённость в Его присутствии, дабы Он, может статься, милостиво избавил тебя от гнёта неуверенности и сомнения?"
Я решил, что на третьем свидании с Бабом я попрошу Его, в самой глубине своего сердца, явить для меня комментарий к суре "Каусар".[1] Я вознамерился не проговориться об этой просьбе в Его присутствии. Если Он без моей просьбы явит упомянутый комментарий в такой манере, которая немедленно выделит его, в моих глазах, среди бытующих между толкователями Корана стандартов, то я буду убеждён в Божественном характере Его миссии и немедленно приму Его Дело. Если же нет, то я откажусь принять Его. Как только я предстал перед Ним, меня вдруг охватил неописуемый страх, которого я не мог объяснить. Когда я узрел Его лицо, все члены моего тела задрожали. Несмотря на то, что я неоднократно бывал в присутствии шаха и никогда не испытывал ни малейшего следа застенчивости, в тот момент я проникся таким благоговением и был потрясён настолько, что не мог держаться на ногах. Видя моё состояние, Баб встал со Своего места, подошёл ко мне и, взяв меня за руку, посадил возле Себя. "Проси у меня,-- сказал Он,-- всего, чего пожелает твоя душа. Я с готовностью явлю это тебе". Я онемел от изумления. Словно младенец, который не обладает ни разумением, ни даром речи, я чувствовал себя неспособным ответить Ему. Он улыбнулся, посмотрев на меня, и сказал: "Если Я открою тебе комментарий на суру «Каусар», признаешь ли ты, что слова Мои исходят от Духа Божиего? Признаешь ли ты, что Мои изречения не имеют никакого отношения к колдовству или магии?" Я залился слезами, услышав от Него эти слова. Я смог лишь ответить таким стихом из Корана: "Гocпoди нaш! Mы oбидeли caмиx ceбя, и, ecли Tы нe пpocтишь нaм и нe пoмилyeшь нac, мы oкaжeмcя пoтepпeвшими yбытoк".
[1. Коран 7:23. (пер. Крачковского).]Прошло совсем немного времени после полудня, когда Баб попросил хаджи мирзу сиййида Али принести Его пенал и бумагу. Затем Он стал являть Свой комментарий к суре "Каусар". Смогу ли я описать это невыразимо величественное зрелище? Стихи устремлялись с Его пера с поистине изумительной быстротой. Невероятная скорость Его письма, мягкое и нежное журчание Его голоса и потрясающая сила Его стиля поразили и смутили меня. Так продолжал Он писать, пока не зашло солнце. Он не остановился ни разу, пока не полностью не завершил весь комментарий к суре. Затем Он отложил Своё перо и попросил чаю. Некоторое время спустя, Он принялся читать его мне. Сердце моё бешено прыгало, когда я слушал, как Он изливает, изумительно приятным голосом, те сокровища, что были заключены в этом возвышенном комментарии. Я был так зачарован его красотой, что три раза чуть не упал в обморок. Он старался укрепить мои тающие силы с помощью нескольких капель розовой воды, которыми Он окроплял моё лицо. Это возвращало мне мою энергию, и я смог выслушать Его чтение до конца.
[1.] Согласно «Кашфу'л-Гита» (стр. ), Баб открыл по этому поводу не менее двух тысяч стихов. 81Сиййид Йахйа восхищался столь изумительной быстротой откровения, столь бесподобной красотой и глубоким смыслов стихов, заключенных в этом комментарии. "В течение пяти часов две тысячи бейтов (стихов) были открыты Им, то есть с быстротой, достаточной для того, чтобы писарь мог написать их. По этому можно судить, сколько из подобных Его сочинений - если бы не помешали Ему - было среди людей."("Le Bayan Persan," vol. I, p. 43.) "Бог одарил Его такой силой и таким ораторским искусством, что если бы скоропишущий писарь мог беспрерывно в течение двух суток писать с чрезвычайной быстротой, он проявил бы из этого Источника изречения столько стихов, сколько содержит весь Коран." (Там же, т. 2, p. 132.)]
"Конечно, факт, что он написал экспромтом комментарий относительно столь неясной суры Корана, должен был удивить Сиййида Йахйа, но что более всего поразило его и показалось ему странным, это то, что упомянутый комментарий давал те объяснения, которых он не нашел во время размышления над этими тремя стихами. Итак, он был лицом к лицу с Реформатором, заранее осведомленным о толкованиях, которые, как он [Сиййид Йахйа] считал, никто, кроме него [Сиййида Яхьи], не знал, ибо он об этом никому не говорил."А.Л.М. Николя (см. "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," прим. 175, стр. 234.)]
Закончив Своё чтение, Баб встал и собрался уходить. Перед тем, как уйти, Он поручил меня заботам Своего дяди по матери. "Он будет твоим гостем,-- сказал Он ему,-- до того времени, пока они вместе с муллой Абду'л-Каримом не перепишут этот только что явленный комментарий и не удостоверят правильность копии". Мулла Абду'л-Карим и я посвятили этой работе три дня и три ночи. Мы по очереди читали друг другу части этого комментария, пока весь он не был переписан. Мы проверили все предания, упомянутые в тексте, и убедились в их совершенной точности. Я достиг состояния столь глубокой убеждённости, что если бы даже все земные силы объединились против меня, они не смогли бы поколебать мою уверенность в величии Его Дела.
Так как с момента моего прибытия в Шираз я жил в доме Хусайн-хана, губернатора Фарса, я подумал, что моё затянувшееся отсутствие могло возбудить его подозрение и вызвать его гнев. Поэтому я решил распрощаться с хаджи мирзой сиййидом Али и муллой Абду'л-Каримом и вернуться в резиденцию губернатора. По прибытии я узнал, что Хусайн-хан, уже начавший искать меня, страстно желает узнать, не пал ли я жертвой магического воздействия Баба. "Никто, кроме Бога,-- ответил я,-- который один способен преображать людские сердца, не может пленить сердце сиййида Йахйа. Всякий, кто сможет поймать его сердце в сеть, от Бога, и слово Его, без сомнения, есть глас Истины". Мой ответ заставил губернатора замолчать. Как я узнал позднее, во время разговора с другими людьми он выразил мнение, что и стал безнадёжной жертвой чар этого Юноши. Он даже написал Мухаммад-шаху и пожаловался, что во время моего пребывания в Ширазе я никак не общался с уламами этого города. "Хотя формально он является моим гостем,-- написал он монарху,-- он часто отлучается из моего дома на несколько суток подряд. Я нисколько не сомневаюсь в том, что он стал баби и душою и сердцем порабощён волею Сиййида-и-Баба".
"Странное явление, - пишет леди Шейл, - среди тех, кто принял доктрину Баба, было много мулл и даже муджтахидов, которые занимали высокие положения как толкователи законов Ислама. И многие из них пожертвовали своей жизнью ради этой веры." (Леди Шейл. “Очерки о жизни и нравах в Персии”, стр. 178-9.)]
Говорят, что сам Мухаммад-шах на одном из правительственных приёмов в своей столице обратился к хаджи мирзе Акаси с такими словами: "Нам недавно доложили, что сиййид Йахйай-и-Дараби стал баби. Если это правда, нам не следует более пренебрежительно относиться к делу этого сиййида." Хусайн-хан, в свою очередь, получил такое высочайшее указание: "Всем нашим подданным строго запрещается изрекать нечто такое, что могло бы умалить высокое положение сиййида Йахйай-и-Дараби. Он благородного происхождения, человек исключительно знающий, совершенно и в высшей степени добродетельный. Ни при каких обстоятельствах он не обратит внимания на какое-нибудь дело, если оно, по его мнению, не послужит высшим интересам нашего царства и процветанию исламской Веры".
[1.] В книге «Повествование путешественника» (стр. 8), "Сиййид Йахйа безо всякой робости и осторожности подробно писал все свои наблюдения церемониймейстеру Лотф Али для того, чтобы тот доложил их покойному царю, а сам начал путешествовать по Персии, где повсюду, во всех городах он обращался с кафедры к народу с такими словами, что другие ученые богословы приняли его за сумасшедшего, приписывая это какому-то колдовству".
Получив этот императорский указ, Хусайн-хан, не в силах выступить против меня открыто, начал тайно прилагать усилия, дабы подорвать мой авторитет. Выражение его лица выдавало непримиримую вражду и ненависть. Однако ввиду того, что шах явно милостиво относился ко мне, он не смог ни повредить мне, ни очернить моё имя.
Впоследствии Баб приказал мне отправиться в Буруджирд и сообщить моему отцу о новом Послании. Он просил меня быть крайне снисходительным и терпеливым по отношению к нему. Из личных бесед с ним я заключил, что он не хотел бы отвергать истину принесённого мной Послания. Однако он предпочёл, чтобы его оставили в покое и позволили ему идти своим путём.»
Его имя было сиййид Джафар, он был известен как Кашфи, что значит "Тот, кто раскрывает тайны", и это благодаря его искусному толкованию Корана, а также являвшимся вроде бы ему видениям.
Другим выдающимся лицом страны, беспристрастно исследовавшим Послание Баба и в конечном итоге принявшим его, был мулла Мухаммад-'Али из Занджана, прозванный Бабом Худжджат-и-Занджани. Он был человеком независимого образа мыслей, известным своей крайней оригинальностью и свободой от всех форм традиционных ограничений. Он критиковал всю иерархию духовных вождей своей страны, начиная с Абваб-и-Арба'е[1] и заканчивая самым скромным муллой среди своих современников. Он презирал их нравы, оплакивал их испорченность и часто говорил об их пороках. Перед тем, как обратиться в новую Веру, он даже выказал легкомысленное пренебрежение к шайху Ахмаду-и-Ахса'и и сиййиду Казиму-и-Рашти. Его так ужасали злодеяния, которыми запятнана история шиитского Ислама, что ни один из представителей этой секты не заслуживал в его глазах никакого уважения, каковы бы ни были личные достижения этого человека. Нередко между ним и богословами Занджана возникали горячие споры, которые лишь благодаря личному вмешательству шаха не приводили к массовым волнениям и кровопролитию. Наконец, он был вызван в столицу, и от него потребовали доказать свои притязания в присутствии своих оппонентов, представителей духовных лидеров Тегерана и других городов. Один, без посторонней помощи, он смог утвердить своё превосходство над противниками и заставил их умолкнуть. Хотя в глубине души они не были согласны с его взглядами и осуждали его поведение, но внешне были вынуждены признать его авторитет и согласиться с его мнением.
Он носил титул Худжджату'л-Ислам.[1.] Буквально "Четверо врат"; каждый из этих людей притязал на то, что является посредником между отсутствующим имамом и его последователями.
Он был ахбари.Об ахбари см. граф де Гобино, "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 23 et seq.]
Как только его слуха достиг Призыв из Шираза, Худжджат отправил одного из своих учеников, муллу Искандара, которому он полностью доверял, с тем, чтобы тот полностью вник в этот вопрос и доложил ему результат своих исследований. Не обращая никакого внимания ни на похвалу, ни на критику своих соотечественников, в честности которых он сомневался и мнение которых презирал, он отправил своего представителя в Шираз с ясным указанием провести тщательное и независимое исследование. Мулла Искандар, встретившись с Бабом, немедля почувствовал излучаемую Им возрождающую силу. Он пробыл в Ширазе сорок дней, в течение которых проникся принципами Веры и осознал, в меру своих способностей, её славу.
С одобрения Баба он вернулся в Занджан. Он прибыл как раз в тот момент, когда все выдающиеся уламы Занджана собрались у Худжджата. Как только он появился, Худжджат спросил его, уверовал он в новое Откровение или отверг его. Мулла Искандар передал ему сочинения Баба, которые привёз с собой, и заявил, что каково бы ни было решение его наставника, он посчитает своим долгом следовать ему. «Что?! -- в гневе воскликнул Худжджат.-- Не будь здесь этих почтенных людей, я бы строго наказал тебя. Как осмеливаешься ты считать, что вопросы, касающиеся веры, зависят от одобрения или отрицания окружающих?» Взяв из рук своего посланца экземпляр «Каййуму'л-Асма» и прочитав одну страницу этой книги, он пал наземь и воскликнул: «Я свидетельствую, что слова, которые я прочёл, исходят из того же Источника, что и Коран. Всякий, кто признаёт истину этой священной Книги, должен засвидетельствовать Божественное происхождение этих слов и покориться заповедям, изрекаемым их Автором. Вас, члены сего собрания, беру я в свидетели: Я клянусь в такой преданности Автору этого Откровения, что если Он провозгласит день ночью, а солнце -- тенью, я без колебаний покорюсь Его суждению, и буду считать его вердикт гласом Истины. Я буду считать всякого, что отрицает Его, отрицающим Самого Бога». С этими словами он распустил собрание.
"Я встретился с ним (муллой Мухаммадом Али), - говорит мирза Джани, - в Тегеране, в доме Махмуд Хане калантара, где он был заключен по причине преданности Его Святости [Бабу]. Он сказал: «Я был муллою, столь гордым и с такой властью, что не унижал себя ни перед кем, даже перед хаджи сиййидом Багер-и-Решти, который считался "Доказательством Ислама" и одним и самых ученых богословов. Придерживаясь доктрины Ахбари относительно некоторых вопросов, я не был согласен с духовенством. На меня пожаловались, и Мухаммад-шах вызвал меня в Тегеран, куда я и приехал. Он же проче мои книги и познакомился с их содержанием. Я попросил его вызвать также сиййида (то есть сиййида Багер-и-Решти), чтобы я вступил с ним в спор. Сперва он согласился, но затем раздумал, считая, что этот спор может послужить причиной раздоров. Короче говоря, несмотря на всю эту самонадеянность, как только я узнал о Проявлении Его Святости и прочел страницу стихов этой Точки Фуркана [Корана], вне себя от радости, поневоле и в то же время совершенно добровольно признал я правоту Его заявления и стал Его преданным слугой, ибо в Нем я нашел величайшее чудо Посланника Божиего, и если бы отказался признать Его, это было бы все равно что отвергнуть истину Ислама.» (История хаджи мирзы Джани, (Приложение 2 к "Тарих-и-Джадид," 349-50.)]
На предыдущих страницах мы упомянули об изгнании Куддуса и муллы Садика из Шираза и попытались описать, хотя и весьма кратко, какому наказание подверг их Хусайн-хан, этот кровожадный тиран. Скажем теперь несколько слов об их деятельности после изгнания из этого города. Несколько дней они путешествовали вместе, после чего расстались: Куддус отправился в Кирман с целью посетить хаджи мирзу Карим-хана, а мулла Садик направил свои стопы в Йазд с намерением продолжить среди уламов этой провинции работу, которую его столь жестоко вынудили прервать в Фарсе. По прибытии в город Куддуса приняли в доме хаджи сиййида Джавада-и-Кирмани, которого он знал по Карбиле и который был известен во всём Кирмане своими знаниями, опытом и эрудицией. На собраниях в своём доме он всегда отводил юному гостю почётное место и обращался с ним крайне учтиво и уважительно. Такое ярко выраженное внимание к столь молодому и с виду неприметному человеку вызвало зависть у последователей хаджи мирзы Карим-хана, которые, преувеличенно и красочно описывая почести, оказываемые Куддусу, стремились разжечь дремлющую враждебность их вождя. «Смотрите,-- говорили они ему,-- самый близкий, возлюбленный и надёжный друг Сиййида-и-Баба принят как почётный гость в доме человека, который, по всеобщему признанию, является самым влиятельным жителем Кирмана. Если ему позволить общаться с хаджи сиййидом Джавадом, он, без сомнения, отравит его душу своим ядом и сделает из него покорное орудие, с помощью которого сможет подорватб Ваш авторитет и затмить Вашу славу». Встревоженный этими злобными наущениями, трусливый хаджи мирза Карим-хан обратился к губернатору и уговорил его лично посетить хаджи сиййида Джавада и потребовать от него прекратить столь опасное общение. Протесты губернатора разгневали вспыльчивого хаджи сиййида Джавада. «Сколько раз,-- резко ответил он ему,-- я советовал вам не обращать внимания на злословие этого интригана! Моё терпение придало ему наглости. Пусть остерегается он переступить свои пределы. Не посягает ли он на моё положение? Не он ли принимает у себя тысячи низких и подлых людей и осыпает их холопской лестью? Не он ли раз за разом старается превознести безбожников и заставить замолчать невинных? Не он ли год за годом укрепляет руку злодея, старается заключить с ним союз и удовлетворить свои плотские вожделения? Не он ли и по сей день упорствует в своих богохульствах против всего, что есть в Исламе чистого и святого? Судя по всему, моё молчание усугубило его безрассудство и дерзость. Он позволяет себе совершать самые гнусные дела, а мне отказывает в праве принять у себя с почётом человека столь честного, учёного и благородного. Если он не прекратит свои интриги, пусть знает, что по моему указанию самые отъявленные негодяи среди жителей города изгонят его из Кирмана». Смущённый столь яростным отпором, губернатор извинился за своё вмешательство. Перед тем, как уйти, он уверил хаджи сиййида Джавада, что тому нечего опасаться и он сам постарается раскрыть хаджи мирзе Карим-хану глаза на его безрассудство и уговорит его покаяться.
Хаджи мирза Карим-хан был уязвлён таким ответом сиййида. Вне себя от негодования, которого он не мог ни подавить, ни удовлетворить, он был вынужден оставить всякую надежду на единоличное главенство над жителями Кирмана. Этот открытый вызов стал похоронным звоном по его тайным амбициям.
Дома, когда они были одни, хаджи сиййид Джавад выслушал подробный рассказ Куддуса о обо всём, что тот делал начиная со дня отъезда из Карбилы и до прибытия в Кирман. Обстоятельства. при которых Куддус уверовал в Баба и вслед за тем отправился с Ним на паломничество, потрясли воображение и разожгли огонь веры в сердце хозяина, который, однако, предпочёл скрыть свою убеждённость, надеясь, что так он лучше защитит в будущем интересы новорождённой общины. «Ваша благородная решимость,-- ласково уверил его Куддус,-- сама по себе будет считаться великой услугой Божиему Делу. Вседержитель поможет Вам в Ваших усилиях и навеки установит Ваше превосходство над противниками».
Этот эпизод рассказал мне некий мирза Абду'лла-и-Гаугка, которому, во время пребывания в Кирмане, поведал о нём сам хаджи сиййид Джавад. Искренность заявленных намерений сиййида была полностью доказана тем, что он, в результате приложенных им усилий, блестяще преуспел в борьбе против посягательств хаджи мирзы Карим-хана, который, если бы ему предоставили полную свободу, причинил бы неизмеримый вред Вере.
Из Кирмана Куддус решил отправиться в Йазд, а оттуда -- в Ардикан, Найин, Ардистан, Исфахан, Кашан, Кум и Тегеран. В каждом из этих городов, несмотря на препятствия, встававшие у него на пути, он смог донести до понимания своих слушателей те принципы, на защиту которых он так доблестно встал. Я слышал от Акай-и-Калима, брата Бахауллы, такое описание его встречи с Куддусом в Тегеране: «Очарование его личности и крайняя любезность в сочетании с чувством внутреннего достоинства трогали даже самых поверхностных наблюдателей. Любого, кто близко общался с ним, охватывало неугасимое восхищение перед очарованием этого юноши. Наблюдая за ним как-то раз во время совершения омовений, мы были поражены изяществом, с которым он, в отличие от всех других богомольцев, выполнял столь обыкновенный обряд. Он казался нам подлинным воплощением чистоты и грации».
В Тегеране Куддус был представлен Бахаулле, после чего отправился в Мазиндаран, где провел почти два года в своём родном городе Барфуруше, в доме отца, окружённый любящей заботой семьи и родственников. Отец его после смерти своей первой супруги женился на женщине, которая относилась к Куддусу с такой нежностью и заботой, которым позавидовала бы любая мать. Она страстно желала увидеть его свадьбу, и часто выражала опасение, что ей придётся унести в могилу «величайшую радость её сердца». «День моей свадьбы,-- заметил Куддус,-- ещё не настал. День тот будет невыразимо славен. Не в стенах этого дома, но снаружи, на открытом воздухе, под сводом небес, посреди Сабзе-Майдана, пред взорами толпы, отпраздную я свою свадьбу и увижу исполнение моих надежд». Три года спустя, когда эта женщина узнала об обстоятельствах мученической смерти Куддуса на Сабзе-Майдане, она вспомнила его пророческие слова и поняла их значение. Куддус оставался в Барфуруше до того времени, пока к нему не присоединился мулла Хусайн, вернувшийся после посещения Баба в крепости Мах-Ку. Из Барфуруша они отправились в Хурасан, в путешествие, отмеченное столь героическими деяниями, что никто из их соотечественников не мог и надеяться превзойти их.
Подобное же утверждение мы находим в "Кашф-уль-Гета" (стр. 227).
Что касается муллы Садика, то он сразу же по прибытии в Йазд расспросил надёжного друга, уроженца Хурасана, о последних событиях, сопровождавших развитие Дела в этой провинции. С особым беспокойством он расспрашивал о деятельности мирзы Ахмада-и-Азганди и выражал изумление по поводу кажущейся бездеятельностью этого человека, который ещё в то время, когда тайна Веры не была открыта, выказывал столь очевидное рвение в деле подготовки окружающих к принятию ожидаемого Богоявления.
«Мирза Ахмад,-- сказали ему,-- на долгое время уединился у себя доме, устремив все свои силы на подготовку исчерпывающего и весьма объёмного собрания исламских преданий и пророчеств касательно времени наступления и характера обещанного Законоцарствия. Он собрал более двенадцати тысяч самых ясных преданий, подлинность которых признана всеми; затем он решил предпринять любые необходимые шаги с тем, чтобы снять копии с этой книги и распространить их. Призывая своих товарищей-учеников публично цитировать отрывки из этой книги на всех встречах и собраниях, он надеялся этим удалить препятствия, что могли бы помешать прогрессу столь дорогого его сердцу Дела.
По прибытии в Йазд он был тепло встречен своим дядей с материнской стороны, сиййидом Хусайном-и-Азганди, видным муджтахидом этого города, который за несколько дней до прибытия своего племянника написал ему и попросил приехать в Йазд, дабы избавить его от интриг хаджи мирзы Карим-хана, которого считал опасным, хотя и тайным врагом Ислама. Муджтахид просил мирзу Ахмада использовать все доступные ему средства на борьбу с тлетворным влиянием хаджи мирзы Карим-хана; он хотел, чтобы тот поселился в этом городе и неустанными проповедями и призывами раскрыл людям глаза на истинные цели и намерения этого злобного врага.
Мирза Ахмад, скрыв от дяди своё первоначальное намерение отправиться в Шираз, решил пока остаться в Йазде. Он показал ему составленную им книгу и поделился её содержанием с уламами, которые приходили со всего города, желая увидеться с ним. Всех искренне впечатлило трудолюбие, эрудиция и рвением, выказанным автором этой замечательной книги.
Среди тех, кто пришёл посетить мирзу Ахмада, был некий мирза Таки, человек нечестивый, тщеславный и надменный; незадолго до этого он вернулся из Наджафа, где он закончил своё обучение и был возведён в ранг муджтахида. Во время беседы с мирзой Ахмадом он выразил желание прочесть эту книгу и, если можно, подержать её у себя несколько дней, чтобы приобрести более полное представление об её содержании. И сиййид Хусайн, и его племянник согласились удовлетворить его желание. Мирза Таки, который должен был вернуть книгу, не сдержал своего слова. Мирза Ахмад, и без того уже подозревавший мирзу Таки в неискренности, попросил своего дядю напомнить заёмщику о данном им слове. Когда посыльный пришёл потребовать книгу, он услышал дерзкий ответ: "Скажи своему хозяину, что я, убедившись в злонамеренном характере этой компиляции, решил уничтожить её. Вчера ночью я бросил ее в бассейн, тем самым очистив её страницы."
Глубоко оскорблённый этим предательством и дерзостью мирзы Таки, сиййид Хусайн вознамерился сурово отомстить ему. Однако мирза Ахмад своими мудрыми советами смог успокоить гнев приведённого в ярость дяди и уговорил его не предпринимать намеченных им мер. "Наказание, которое Вы задумали,-- настаивал он,-- приведёт к волнениям среди народа и вызовет мятеж и смуту. Это весьма сильно помешает деятельности, которую Вы просите меня начать с целью устранения влияния хаджи мирзы Карим-хана. Без сомнения, он воспользуется этим случаем, чтобы выдать Вас за баби, и возложит на меня вину за Ваше обращение. Таким образом, он одновременно и подорвет Ваш авторитет, и заслужит уважение и сочувствие народа. Оставьте его в руках Бога"».
Мулла Садик был очень рад, узнав из этого рассказа, что мирза Ахмад действительно живёт в Йазде и ничто не мешает ему немедленно увидеться с ним. Он немедленно отправился в масджид, где сиййид Хусайн вёл общую молитву, а мирза Ахмад произносил проповедь. Заняв место в первом ряду среди богомольцев, он присоединился к ним на время службы, а затем подошёл прямиком к сиййиду Хусайну и на глазах у всех обнял его. Затем, без предварительного приглашения, он поднялся на кафедру, приготовившись обратиться с речью к верующим. Сиййид Хусайн, поначалу сильно удивившись, предпочёл не вмешиваться, ибо ему любопытно было выяснить намерения и проверить уровень знаний этого незваного гостя. Он подал знак своему племяннику, чтобы тот также не препятствовал.
Мулла Садик начал свою речь с одной из самых известных и замечательно написанных проповедей Баба, после чего обратился к толпе со следующими словами: «Воздайте хвалу Богу, о знающие, ибо узрите: Врата Божественного Знания, которые вы считали закрытыми, ныне широко распахнуты. Река жизни вечной устремилась из Шираза, одаряя жителей сей страны несказанными щедротами. Всякий, кто испил хотя бы каплю из этого океана милости небесной, сколь бы скромным и необразованным он ни был, открыл в себе силу разъяснять самые глубокие тайны и почувствовал себя способным толковать самые трудные для понимания вопросы древней мудрости. Но если кто-то, будь он хоть самым учёным толкователем исламской Веры, решил довериться собственным знаниям и силе и пренебречь Божественным Посланием, то он осудил себя на окончательную гибель и потерпел невознаградимую потерю».
По толпе пронеслась волна негодования и тревоги, когда слова муллы Садика разнесли над ней это величественное провозглашение. Масджид содрогнулся от криков «Богохульство!», с которыми приведённая в ярость толпа набросилась на оратора. «Сойди с кафедры!» -- поднялся над этой суматохой и людским смятением голос сиййид Хусайна, который подавал мулле Садику знаки замолчать и уходить. Как только мулла Садик сошёл со ступенек, вся толпа богомольцев набросилась на него и осыпала его ударами. Сиййид Хусайн немедленно вмешался, смело разогнал толпу и, схватив муллу Садика за руку, силой притянул к себе. «Постойте,-- воззвал он к толпе,-- предоставьте его мне. Я возьму его к себе домой и внимательно исследую это дело. Быть может, он сказал эти слова в припадке безумия. Я сам буду допрашивать его. Если я найду, что его заявления были преднамеренными и что он сам твёрдо верит в то, что говорит, я своей собственной рукой накажу его так, как требует закон Ислама».
Это торжественное заявление спасло муллу Садика от зверства толпы. Лишённый аба, тюрбана, сандалий и жезла, весь в синяках, дрожащий от полученных ран, он был передан служителям сиййида Хусайна, которые, прокладывая себе дорогу через толпу, в конечном итоге смогли довести его до дома своего хозяина.
[1.] См. Глоссарий.Мулла Йусуф-и-Ардибили тоже был подвергнут в те дни гонениям, причём ещё более ужасным и целенаправленным, чем зверское нападение жителей Йазда на муллу Садика. Если бы не вмешательство мирзы Ахмада, которому помогал его дядя, он пал бы жертвой ярости свирепого врага.
Когда мулла Садик и мулла Йусуф-и-Ардибили прибыли в Кирман, они опять вынуждены были претерпеть аналогичные оскорбления и пострадали от таких же нападок со стороны хаджи мирзы Карим-хана и его сообщников. Благодаря настойчивым усилиям хаджи сиййида Джавада они в конечном итоге вырвались из когтей своих гонителей и смогли отправиться в Хурасан.
"Могаддас и Карим Хан, который, как известно, после смерти сиййида Казима присвоил себе титул предводителя секты шайхитов, вступили в горячий спор. На это собрании, где присутствовала большая аудитория, Карим потребовал от своего противника доказать ему правоту миссии Баба. «Если докажешь, я приму твою веру, и мои последователи тоже; если же не сможешь доказать, то я скажу своим людям, чтобы они кричали на базарах: "Вот тот, кто попирает ногами священные законы Ислама!"» «Ведь я знаю, кто ты такой, Карим, - возразил ему Могаддас, - не помнишь ли ты, что сказал тебе наставник твой, сиййид Казим: "Собака, не хочешь ли, чтобы я умер, а за мною появилась абсолютная Истина!" А теперь жажда власти побуждает тебя лгать самому себе». С подобным тоном этот спор не мог долго продолжаться. В самом деле, ученики Карима вынули ножи и бросились на оскорбителя. К счастью, вмешался губернатор и, задержав Могаддаса, отправил его к себе во дворец. Он удержал его до того времени, пока не улеглось возбуждение народа, и ночью выслал его из города с десятью всадниками, сопровождавшими его на протяжении нескольких этапов." А.Л.М. Николя (см. "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," прим. 175, стр.228-229.)]
Хотя враги охотились за первыми последователями Баба, а также за их сподвижниками во многих частях Персии, не давая им покоя, эти преступные акты не мешали им выполнять свою задачу. С непоколебимой целеустремлённостью и твёрдыми убеждениями они продолжали бороться с тёмными силами, атаковавшими их на каждом шагу их пути. С безмерной преданностью и бесподобной стойкостью они демонстрировали многим своим соотечественникам облагораживающее влияние Веры, для распространения которой они воспрянули.
Когда Вахид был ещё в Ширазе, туда прибыл хаджи сиййид Джавад-и-Карбила'и, и хаджи мирза сиййид Али представил его Бабу. В одной из Скрижалей, обращённых к Вахиду и хаджи сиййиду Джаваду, Баб превозносит твёрдость их веры и подчёркивает их неизменную преданность. Последний из двух встретился и познакомился с Бабом до возвещения Им Своей Миссии, и пламенно восхищался теми выдающимися чертами характера, что отличали Его с самого детства. Позднее он встретился с Бахауллой в Багдаде и удостоился Его особого благорасположения. Когда спустя несколько лет Бахаулла был сослан в Адрианополь, престарелый хаджи сиййид Джавад вернулся в Персию, пробыл некоторое время в провинции Ирак, а оттуда отправился в Хурасан. Добрый нрав, крайняя терпеливость и непринуждённые простые манеры заслужили ему прозвище «Сиййид-и-Нур».
Это титул, который Сиййид Йахйа Дараби получил от Баба.
Подробное изложение замечательных обстоятельств, при которых хаджи сиййид Джавад Карбилаи обратился в новую Веру, мы находим в "Кашф-уль-Гета" (стр. 70-77), где упоминается также о Скрижали, которую открыл в его честь Бахаулла (стр. 63). И в этой Скрижали подчеркивается значение "Китаб-и-Агдас" и необходимость мудрого и разумного исполнения Его заповедей. Текст этого письма можно найти в упомянутой книге. В нижеследующем отрывке из "Далаэле Сабэ" упоминается об обращении хаджи сиййид Джавада в новую Веру: "Ага сиййид Джавад Карбилаи сказал, что перед Откровением один индиец написал ему имя Того, Кого проявит Бог" ("Le Livre des Sept Preuves," перевод A. L. M. Nicolas, стр. 59.)]
Буквально значит "Сияющий сиййид".Однажды хаджи сиййид Джавад, пересекая улицу в Тегеране, внезапно заметил шаха, ехавшего верхом на лошади. Нисколько не растерявшись от встречи с монархом, он спокойно подошёл и приветствовал его. Его почтенный облик и достойные манеры исключительно понравились шаху. Ответив на приветствие, шах пригласил его к себе. Ему был оказан такой приём, что шахские придворные возревновали. «Разве Ваше Императорское Величество,-- стали протестовать они,-- не знает, что этот хаджи сиййид Джавад есть не кто иной, как тот самый человек, что ещё прежде возвещения Сиййида-и-Баба объявил себя баби и поклялся ему в вечной верности?» Шах, почувствовав злобу, которой были вызваны подобные обвинения, изрядно рассердился и упрекнул их в безрассудстве и низких помыслах. Говорят, что он воскликнул: «Странно! Всякого, кто отличается честным поведением и учтивостью манер, народ мой сразу называет баби и считает его достойным осуждения с моей стороны!»
Хаджи сиййид Джавад провёл последние дни жизни в Кирмане и до самой смерти оставался стойким защитником Веры. Он никогда не колебался в своих убеждениях и с неослабным рвением трудился во имя распространения Дела.
Среди тех, кто в те дни встретился с Бабом в Ширазе, был также шайх Султан-и-Карбила'и, чьи предки принадлежали к выдающимся уламам Карбилы, а сам он был стойким сторонником и близким другом сиййида Казима. Именно он позднее отправился на поиски Бахауллы в Сулайманиййе, а его дочь вышла замуж за Акай-и-Калима. Когда он приехал в Шираз, его сопровождал шайх Хасан-и-Зунузи, о котором мы уже упоминали на первых страницах этого повествования. Ему Баб поручил, вместе с муллой Абду'л-Каримом, переписывать открытые Им недавно Скрижали. Шайх Султан в момент своего прибытия в Шираз был слишком болен, чтобы встретиться с Бабом, но однажды ночью, ещё будучи прикованным к постели, он получил от своего Возлюбленного послание о том, что примерно через два часа после захода солнца тот Сам придёт к нему. В эту ночь Он велел слуге-эфиопу, который носил перед своим Хозяином фонарь, идти впереди на таком расстоянии, чтобы отвлечь от Него внимание людей, и потушить фонарь, как только он достигнет цели.
Вот что рассказывал сам шайх Султан об этом ночном визите: «Баб, велевший мне потушить лампу в моей комнате перед тем, как Он войдёт, подошёл прямо к моей кровати. В окутывавшей нас темноте я крепко уцепился за полу Его платья и начал умолять Его: "Исполни моё желание, о Возлюбленный моего сердца, и дай мне пожертвовать жизнью за Тебя; ибо никто, кроме Тебя, не сможет удостоить меня этой чести." "О шайх! -- ответил Баб.-- И Я жажду принести Себя на алтарь жертвенности. Нам с тобой надлежит прочно держаться за одеяние Лучшего из Возлюбленных и просить Его даровать нам радость и славу мученичества на Его пути. Будь уверен, что Я буду молиться Вседержителю за тебя, чтобы Он позволил тебе достичь Его присутствия. Вспомни Меня в тот День -- День, подобного коему мир ещё не видел". Собираясь уходить, Он вложил мне в руку подарок, который попросил истратить на самого себя. Я пытался отказаться; но Он просил меня принять этот дар. Наконец, я уступил Его желанию; Он встал и ушёл.
Упоминание Баба в эту ночь о Его “Лучшем из Возлюбленных” возбудили во мне изумление и любопытство. В последующие годы я часто думал, что Баб тогда говорил ни о ком ином, как о Тахире. Я даже воображал, что этим лицом был Сиййид-и-'Улувв. Я пребывал в крайнем недоумении, не зная, как разгадать эту тайну. Прибыв в Карбилу и удостоившись присутствия Бахауллы, я твёрдо убедился в том, что только Он может притязать на подобную любовь со стороны Баба, что Он, и лишь Он один, достоин такого обожания».
Настал второй Нау-Руз после объявления Миссии Баба, выпавший на двадцать первый день месяца раби'у'л-аввал 1262 года хиджры [21 марта 1846 г. от Р. Х.], а Баб всё ещё находился в Ширазе, наслаждаясь, в сравнительно спокойной и приятной обстановке, благами безмятежного общения с семьёй и родственниками. Он отпраздновал Нау-Руз у Себя дома, в мирной и простой обстановке, и, согласно Своему неизменному обычаю, щедро осыпал мать и супругу знаками любви и благорасположения. Мудростью Своих советов и нежностью Своей любви Он ободрил их сердца и рассеял их беспокойство. Он завещал им всё Свое имущество и перевёл на их имя Свою недвижимость. В собственноручно составленном и заверенном Им документе Он указал, что дом со всей обстановкой, а также всё прочее Его имущество, следует считать исключительной собственностью Его матери и Его супруги; после смерти первой её доля должна будет отойти Его супруге.
[1.] 1846 г. от Р.Х.Мать Баба поначалу не понимала значения Миссии, объявленной её Сыном. Пока ещё она пребывала в неведении касательно величия сил, сокрытых в Его Откровении. Однако к концу своей жизни она смогли осознала неоценимые качества Сокровища, которое она зачала и дала миру. Не кто иной, как Бахаулла помог ей, в конечном итоге, постичь ценность этого Сокровища, остававшегося сокрытым от её глаз столь многие годы. Она жила в Ираке, где надеялась провести остаток своей жизни, когда Бахаулла послал двух Своих преданных последователей, хаджи сиййида Джавада-и-Карбила'и и супругу хаджи Абду'л-Маджида-и-Ширази, уже бывших в самых близких отношениях с ней, чтобы познакомить её с принципами Веры. Она признала истину Дела и сохранила, на протяжении всех завершающих лет тринадцатого столетия хиджры, когда она покинула этот мир, полное понимание того, как щедро решил одарить её Вседержитель.
[1.] Тринадцатый век хиджры завершился в октябре 1882 г. от Р.Х.
Супруга Баба, в противоположность Его матери, на самой ранней заре Его Откровения узрела славу и уникальность Его Миссии и с самого начала почувствовала размах её силы. Среди женщин её поколения ни одна, за исключением Тахире, не превзошла её в искренности поклонения и пламенности веры. Ей по секрету сообщил Баб о Своих будущих страданиях и раскрыл её взору значение событий, которые должны были произойти в Его День. Он велел ей не открывать этой тайны Его матери, и посоветовал ей быть терпеливой и смиренной пред волей Божией. Он вручил ей особую молитву, открытую и написанную Им Самим, уверив её, что чтение этой молитвы устранит её затруднения и облегчит бремя её страданий. «В часы, когда охватит тебя растерянность,-- сказал Он ей,-- читай эту молитву перед тем, как отойти ко сну. Я Сам приду к тебе и изгоню твои печали». Каждый раз, когда она, верная Его указаниям, обращалась к Нему с молитвой, свет Его непогрешимого руководства освещал ей путь и разрешал её затруднения.
"Вдова Баба скончалась в 1300-м году Хиджры, лишь шесть лет тому назад. Она была сестрою дедушки (с материнской линии) моего друга. Вышеупомянутые подробности были даны одной старой дамой той же фамилии, так что можно считать их достоверными." (Журнал Королевского Азиатского Общества, 1889 г., стр. 993.)]
Устроив домашние дела и обеспечив матери и супруге средства к существованию, Он переехал из Своего собственного дома в дом хаджи мирзы сиййида Али. Там Он и стал ожидать наступления часа Своих страданий. Он знал, что бедствия, которые ожидают Его, невозможно отсрочить на долгое время, и что вскоре Его затянет водоворот несчастий, который быстро унесёт Его к мученической смерти -- цели и венцу Его жизни. Он приказал своим последователям, поселившимся в Ширазе, в числе которых были мулла Абду'л-Карим и шайх Хасан-и-Зунузи, отправиться в Исфахан и там ждать Его дальнейших указаний. Прибывшему недавно в Шираз сиййиду Хусайну-и-Йазди, одному из Букв Живого, было также велено уехать и Исфахан и присоединиться к компании своих единоверцев в этом городе.
Тем временем Хусайн-хан, губернатор Фарса, всячески старался причинить Бабу новые неприятности и ещё более унизить Его в глазах народа. Тлеющий огонь его ненависти разгорелся в буйное пламя, когда он узнал, что Баб беспрепятственно продолжает Свою деятельность, по-прежнему может общаться с некоторыми из Своих последователей, и всё ещё наслаждается благами свободного общения с семьёй и родственниками. С помощью своих секретных агентов он получил точные сведения относительно характера и влияния Движения, основанного Бабом. Он тайно наблюдал за Его передвижениями, осведомлялся о степени возбуждённого Им энтузиазма, тщательно исследовал его мотивы и манеру поведения, а также подсчитывал тех, кто принял Его Дело.
"Однако волнения, горячие споры, распри все еще продолжались в Ширазе, так что опасающемуся последствий этого движения хаджи мирзе Агаси надоела эта возня и он приказал Хусайн Хану, Незамод-Доуле, покончить с Реформатором и тайно предать его смерти". А.Л.М. Николя "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 235.)
Однажды ночью к Хусайн-хану пришёл глава его агентов и доложил, что толпа людей, желающих увидеться с Бабом, приняла такие размеры, что тем, кому поручено обеспечивать порядок в городе, необходимо принять срочные меры. «Возбуждённая толпа, что стремится каждый вечер на свидание с Бабом,-- заметил он,-- многочисленнее той, что собирается каждый день у ворот Вашей правительственной резиденции. Среди них можно найти людей, известных как высоким положением, так и большой учёностью. Его дядя столь тактичен и столь неумеренно щедр с чиновниками Вашего правительства, что ни один из Ваших подчинённых не желает сообщать Вам всю правду о создавшемся положении. Если Вы позволите мне, я с помощью нескольких Ваших служителей в полночь застану Баба врасплох, и передам в Ваше распоряжение, со скованными руками, ряд его сообщников, которые осведомят Вас о его деятельности и подтвердят правдивость моих заявлений». Но Хусайн-хан не согласился на его просьбу. «Я лучше тебя знаю,-- ответил он,-- чего требуют интересы государства. Наблюдай за мной издалека; я знаю, как поступить с ним».
"Не одни только муллы Фарса, крайне раздраженные, недовольные, встревоженные и неспособные, нашли себя в большом затруднении. Государственные власти в городах и провинциях прекрасно понимали, что если вообще трудно держать народ под надзором, то на этот раз это совершенно невозможно. Всегда трудно было править жителями Шираза, то есть людьми легкомысленными, веселыми, буйными, воинственными, дерзкими до крайности, менее всего любящими династию Каджаров, так что их правители пережили тяжелые дни. Каково же будет положение этих правителей, если истинным главой города и страны, властителем идей народа, кумиром людей станет молодой человек, которого никак нельзя усмирить и ничем нельзя заманить или заинтересовать и который, желая возвысить себя, пользуется своей самостоятельностью с тем, чтобы безнаказанно и публично оскорблять то, что всегда считалось облеченным властью и требующим уважения? Хотя по отношению к законодателям, правителям, политикам этот реформатор пока еще ничего язвительного не сказал, но учитывая то, что он так строго придерживается определенных принципов, что неумолим к идейному обману и алчному характеру духовенства, следовало сильно сомневаться в том, что в глубине души он мог одобрять подобную жадность и подобный же обман, господствующий среди государственных чиновников; скорее, следовало ожидать, что когда обратит он свой взор на них, он не замедлит подвергнуть критике то, что никак невозможно скрывать." (Граф де Гобино, "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 122-123.)]
Губернатор тут же вызвал к себе Абду'л-Хамид-хана, начальника полиции города. «Немедленно отправляйся,-- приказал он ему,-- в дом хаджи мирзы сиййида Али. Тихо и незаметно взберись на стену, поднимись на крышу и внезапно войди к нему в дом. Без промедления арестуй Сиййида-и-Баба и приведи его сюда вместе со всеми посетителями, которые будут у него в это время. Конфискуй все книги и документы, которые найдёшь в этом доме. Что касается хаджи мирзы сиййида Али, я намерен завтра наложить на него штраф за то, что он не сдержал своё слово. Клянусь императорской короной Мухаммад-шаха, что сегодня же ночью я казню Сиййида-и-Баба вместе с его злосчастными последователями. Их позорная смерть погасит огонь, который они зажгли, и всякий, кто вздумает в будущем объявить себя последователем этого вероучения, будет знать, как опасно нарушать общественный порядок в этом царстве. Таким поступком я искореню ересь, существование которой представляет серьёзную угрозу интересам государства».
Абду'л-Хамид-хан отправился исполнять полученное задание. Вместе со своими помощниками он ворвался в дом хаджи мирзы сиййида Али и нашёл там Баба в компании с Его дядей и неким сиййидом Казимом-и-Занджани, который впоследствии пал мученической смертью в Мазиндаране, а брат его, сиййид Муртаза, стал одним из Семи Мучеников Тегерана. Он немедленно арестовал их, собрал все документы, которые смог найти, приказал хаджи мирзе сиййиду Али оставаться дома, а остальных повёл в градоначальство. Не теряя мужества и самообладания, Баб, как сообщают, повторял следующий стих из Корана: «И утро станет сроком, что назначен им. Ужель не близко это утро?» Как только начальник полиции достиг базарной площади, он увидел, к своему изумлению, что со всех сторон бежит испуганный народ, словно поражённый страшным бедствием. Он онемел от ужаса при виде длинной вереницы гробов, поспешно проносимых по улицам города, за каждым из которых шла процессия громко рыдающих от скорби и отчаяния мужчин и женщин. Этот неожиданный беспорядок, вопли, испуганные лица и проклятия толпы потрясли его и повергли в смятение. Он осведомился об их причине. «Этой самой ночью,-- ответили ему,-- в городе разразилась эпидемия исключительно заразной болезни. Её опустошительная сила разит людей насмерть. С полуночи уже погибло больше сотни жителей. В каждом доме господствуют отчаяние и тревога. Люди покидают свои дома, взывая, в своей горькой участи, о помощи к Вседержителю».
[1.] 23 сентября 1845 г. от Р.Х.См. "Тарихе Джадид", стр. 204.]
[2.] Вспышка холеры.[3.] Баб упоминает этот инцидент в «Далаи'л-и-Саб'е» в следующих словах: «Вспомни первые дни Явления -- сколько людей погибло от холеры! Таково было одно из чудес Явления, но никто не постиг сего. Четыре года бич этот свирепствовал среди мусульман-шиитов, но никто не уразумел его истинное значение.» ("Le Livre des Sept Preuves," перевод A. L. M. Nicolas, стр. 61-62.)
Абду'л-Хамид-хан, в ужасе от этой чудовищной новости, бросился домой к Хусайн-хану. Старик, охранявший дом и исполнявший роль привратника, сообщил ему, что дом хозяина опустел, что жилище разорено смертным поветрием, которое поразило его обитателей. «Две его служанки-эфиопки,-- сказали ему,-- и ещё один слуга пали жертвой этого бедствия, а члены его собственной семьи опасно больны. В отчаянии мой хозяин покинул дом и, оставив мёртвых без погребёния, бежал вместе с остатками семьи в Баг-и-Тахт».
Сад, расположенный в окрестностях Шираза.Абду'л-Хамид-хан решил отвести Баба в свой собственный дом и держать Его под своей опекой до получения новых распоряжений от губернатора. Подойдя к дому, он был с ужасом услышал вопли и стенания членов своей семьи. Ему сказали, что сын его заболел и находится на грани смерти. В отчаянии бросился он к ногам Баба и, заливаясь слезами, умолял спасти жизнь сына. Он умолял простить ему прежние грехи и злодейства. «Заклинаю Тебя,-- умолял он Баба, вцепившись в подол Его платья,-- именем Того, Кто возвысил тебя до этого высокого положения, вступись за меня и вознеси молитву за выздоровление моего сына. Не позволь, чтобы он покинул меня во цвете лет. Не наказывай его за проступки его отца. Я раскаиваюсь во всём, что сделал, и в этот самый момент подаю в отставку. Я торжественно клянусь никогда более не соглашаться на такую должность, если даже буду умирать от голода».
Баб, Который в это время совершал омовение и собирался приступить к рассветной молитве, велел ему взять немного воды, которой Он омывал лицо, и дать сыну выпить её. Это, сказал Он, спасёт ему жизнь.
Как только Абду'л-Хамид-хан заметил признаки выздоровления сына, он немедленно написал письмо губернатору, где подробно изложил всё произошедшее и молил его прекратить свои нападки на Баба. «Сжальтесь над самим собой,-- писал он ему,-- а также над теми, кого Провидение поручило Вашей заботе. Если эпидемия будет продолжать свирепствовать так же, как теперь, то едва ли кто в этом городе останется в живых к исходу дня». В ответ Хусайн-хан распорядился немедленно освободить Баба и позволить Ему отправиться, куда Он захочет.
[1.] В книге «Повествование путешественника» (стр. 11) говорится, что Хусайн-хан освободил Баба с условием, чтобы Он покинул город.
Когда вести об этих событиях достигли Тегерана и о них стало известно шаху, немедленно был издан и направлен в Шираз высочайший указ о смещении Хусайн-хана с должности. Начиная со дня своего увольнения этот бесстыдный тиран стал жертвой бесчисленных несчастий и в итоге дошёл до того, что не мог заработать себе даже на кусок хлеба. Казалось, никто не хочет или не может спасти его от злой судьбы. Когда впоследствии Бахаулла был сослан в Багдад, Хусайн-хан отправил Ему письмо, в котором выражал раскаяние и обещал искупить свои злодеяния, с условием, что он восстановит своё прежнее положение. Бахаулла отказался отвечать ему. Так, окружённый бедностью и позором, он продолжал томиться до самой смерти.
Находясь в доме Абду'л-Хамид-хана, Баб послал сиййида Казима с тем, чтобы он попросил хаджи мирзу сиййида Али навестить Его. Он сообщил Своему дяде о намерении покинуть Шираз, поручил Свою мать и супругу его заботам, и просил передать им обеим Его любовь и уверения в неизменной Божественной поддержке. «Где бы они ни были,-- сказал Он Своему дяде на прощание,-- они будут окружены всеобъемлющей любовью Божией и Его защитой. Я ещё увижу тебя среди гор Азербайджана, откуда пошлю тебя обрести венец мученичества. Я Сам последую за тобой вместе с одним из Моих верных учеников, и присоединюсь к тебе в царстве вечности».
Page 199