Web - Windows - iPhone
=====================================================================================
Глава VIIПосле получения письма муллы Хусайна Баб решил осуществить задуманное Им ранее паломничество в Хиджаз. Поручив Свою супругу заботам Своей матери, и их обеих -- опеке и покровительству Своего дяди по матери, Он присоединился к группе паломников из Фарса, которая готовилась отбыть из Шираза в Мекку и Медину[1]. Его единственным спутником был Куддус, а слуга-эфиоп -- личной свитой. Он сперва отправился в Бушихр, центр коммерческих дел Его дяди, где в былые дни, в тесном общении с ним, Он жил жизнью скромного торговца. Закончив здесь приготовления к Своему продолжительному и трудному путешествию, Он взошёл на борт парусного судна, которое после двухмесячного плавания -- медленного, непостоянного, не раз омрачавшегося штормами,-- доставило Его на берег этой святой земли.[2] Неспокойное море и полное отсутствие удобств не могли нарушить регулярность Его богослужений или смутить покой его размышлений и молитв. Не обращая внимания на бурю, свирепствующую вокруг, и на морскую болезнь, поразившую Его товарищей-паломников, Он продолжал диктовать Куддусу послания и молитвы, являемые по снисходившему на Него вдохновению.
[1.] Согласно повествованию хаджи Му'ину'с-Салтаних (стр. 72), Баб отправился на Своё паломничество в Мекку и Медину в месяце шаввал 1260 г.х. (октябрь 1844 г. от Р.Х.)
[2.] «Впечатление от этого путешествия осталось у него самое неприятное. "Знай, что морские путешествия тяжелы. Нам не угодно, чтобы верные совершали их; путешествуй по земле",-- написал он в Китаб-и-Байну'л-Харамайн, обращаясь, как мы вскоре узнаем, к Своему дяде. Он упоминает об этом предмете и в Байане. Не считайте это детской причудой -- причины ужаса, который внушало Бабу море, куда более благородны. Пораженный эгоизмом паломников, усугублённым мучениями долгого и опасного морского путешествия, а также тем неопрятным состоянием, в котором вынуждены были находиться путешественники на борту, он хотел избавить людей от обстоятельств, в которых они уступают своим низменным инстинктам и проявляют друг к другу жестокость. Мы знаем, что Баб более всего восхвалял учтивость и совершеннейшую благовоспитанность во всех общественных отношениях. “Не огорчайте никого -- не важно, что это за человек и что он сделал,”-- увещевает Он, а во время этого он стал свидетелем злобы и жестокости, которые человек проявляет в затруднительных обстоятельствах. “Самое печальное, что Я видел во время моего паломничества в Мекку -- это постоянные ссоры между паломниками, ссоры, которые лишают их нравственной пользы от паломничества.” (Байан, 4:18.) Через некоторое время он прибыл в Маскат, где отдохнул несколько дней и пытался обратить местных жителей в новую Веру, но безуспешно. Он обратился к одному из них, по всей вероятности, высокопоставленному духовному лицу, которое, приняв новую Веру, могло бы обратить в эту Веру своих земляков; таково моё мнение, хотя он не сообщает об этом никаких подробностей. Наверняка он не стал бы пытаться обратить в свою веру первого попавшегося человека, мнение которого ничего не значило бы для других жителей города. То, что он попытался это сделать и не преуспел,-- несомненный факт, ибо он сам подстверждает его: Истинно, упоминание о Боге снизошло на землю Маскат, и сим стезя Божия пролегла к одному из жителей той страны. Возможно, он постиг Наши стихи и стал одним и тех, кто наставлен. Скажи: Сей муж уступил своим страстям после того, как прочёл Наши стихи, и воистину, человек этот, согласно установлениям Книги, сочтён среди преступающих. Скажи: Мы не нашли в Маскате ни одного из людей Писания, который бы помог Ему, ибо они погрязли в невежестве. То же можно сказать и о путешественниках на корабле, за исключением одного, который уверовал в Наши стихи и стал одним и богобоязненных."» (А. Л. М. Николя. "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 207-208.)
Вот как описывал обстоятельства этого достопамятного путешествия хаджи Абу'л-Хасан-и-Ширази, который находился на одном судне с Бабом: «В течение почти целых двух месяцев,-- утверждает он,-- с того дня, когда мы взошли на борт судна в Бушихре и до того момента, когда мы высадились в Джадде, гавани Хиджаза, всякий раз, днём или ночью, когда мне случалось видеть Баба или Куддуса, они находились вместе, оба погружённые в работу. Баб, судя по всему, диктовал, а Куддус деловито записывал всё, что произносили Его уста. Даже тогда, когда пассажиров судна, швыряемого волнами, охватывала паника, можно было видеть, что они продолжают своё дело с непоколебимой уверенностью и спокойствием. Ни буйство стихии, ни смятение окружающих не могли отвлечь их от дела или нарушить безмятежного выражения их лиц».
Сам Баб в «Персидском Байане»[1] упоминает о трудностях этого путешествия. «Много дней,-- писал Он,-- мы страдали от недостатка воды. Я должен был довольствоваться соком сладкого лимона». Вследствие этого опыта Баб вознёс молитву Вседержителю о том, чтобы средства путешествия по океану усовершенствовались как можно скорее, трудности его уменьшились, а опасности исчезли совершенно. Через короткое время после того, как эта молитва была вознесена, явились многочисленные свидетельства значительного улучшения всех видов морского транспорта, так что Персидский залив, на котором прежде не было ни одно парохода, теперь может гордиться целым флотом океанских лайнеров, которые в течение нескольких дней со всеми удобствами могут перевозить жителей Фарса во время их ежегодного паломничества в Хиджаз.
«Таким образом, я сам во время путешествия в Мекку видел знатного человека, расходующего большие суммы денег, но колеблющегося заплатить стоимость стакана воды для своего попутчика. Это случилось на судне, где не хватало воды,-- действительно, так мало её было, что во время двенадцатидневного путешествия из Бушихра в Маскат мне пришлось довольствоваться одними лишь сладкими лимонами.» ("Le Bayan Persan," vol. 2, стр. 154.) «На море ничего иного нельзя вообразить, кроме мучений. Там нет тех необходимых вещей, которые доступны во время путешествия по суше. Моряки вынуждены жить такой жизнью, но благодаря сему служению они приближаются к Богу, и Бог, вознаграждающий за деяния как на суше, так и на море, вдвое больше вознаграждает за служение, исполняемое одним из Его слуг на море, ибо работа их тяжелее.» (Там же, стр. 155-156.) «На пути в Мекку я наблюдал поступки самые отвратительные в глазах Бога, достаточные, чтобы свести на нет всё благо, проистекающее от паломничества. Это были ссоры между паломниками! Воистину, дом Божий не нуждается в подобных людях!» (Там же, стр. 155.)
Народы Запада, среди которых явились первые знаки этой великой индустриальной революции, к сожалению, пока совершенно не осознают, из какого Источника берёт начало этот могучий поток, эта великая движущая сила,-- сила, преобразившая все стороны их материальной жизни. Их собственная история свидетельствует о том, что в том самом году, когда взошла заря сего великого Откровения, внезапно явились признаки промышленной и экономической революции, которую эти же самые народы называют небывалым явлением в истории человечества. Озабоченные деталями работы только что изобретённых машин и их совершенствованием, они постепенно забыли Источник и цель той огромной силы, что была вверена им волею Вседержителя. Очевидно, что они жестоко злоупотребили этой силой и неправильно поняли её назначение. Ниспосланная ради того, чтобы даровать западным народам мир и счастье, она была использована ими в интересах войны и разрушения.
По прибытии в Джадде Баб надел одежды паломника, сел на верблюда и отправился в Мекку. Куддус же, несмотря на неоднократно выраженное желание своего Наставника, предпочёл сопровождать Его пешком от Джадде до самого святого города. Держа поводья верблюда, на котором ехал Баб, он шёл впереди, исполненный радости и возносящий молитвы, служа нуждам своего Хозяина и совершенно равнодушный к трудностям утомительного похода. Каждую ночь, от заката и до рассвета, Куддус, жертвуя сном и отдыхом, с неустанным вниманием пребывал подле своего Возлюбленного, исполняя Его желания и обеспечивая Ему защиту и безопасность.
Однажды, когда Баб остановился близ колодца для утренней молитвы, на горизонте вдруг появился бродяга-бедуин, подкрался к Нему, схватил лежавшую рядом с Ним на земле перемётную суму, где хранились Его письма и бумаги, и скрылся в пустыне. Слуга-эфиоп пустился было за ним в погоню, но его Хозяин, занятый молитвой, движением руки приказал ему оставить погоню. «Если бы Я позволил тебе,-- с величайшей любовью сказал Он ему впоследствии,-- ты бы, конечно, поймал и наказал его. Однако этому не суждено было сбыться. Письма и бумаги, находящиеся в сумке, благодаря этому арабу достигнут таких мест, куда бы мы никогда не смогли их доставить. Посему не печалься о сём событии, ибо так было суждено Богом, Устроителем, Всемогущим». Позже Баб не раз в подобных случаях утешал Своих друзей такими соображениями. Этими словами Он обращал горечь сожаления и чувство негодования в светлую покорность Божиему замыслу и радостную покорность Его воле.
В день Арафат Баб удалился в одиночестве в Свою келью и предался размышлениям и молитвам. На следующий день, день Нахр, после совершения праздничной молитвы, Он отправился в Муну, где, согласно древнему обычаю, купил девятнадцать ягнят лучшей породы, девять из них принёс в жертву от Своего имени, семь -- от имени Куддуса, и три -- от имени Своего слуги-эфиопа. Он отказался отведать мяса этих святых жертв, а вместо этого предпочёл раздать его бедным и неимущим жителям этого места.
[1.] День накануне празднества.Хотя месяц зи'л-хидждже[1], месяц паломничества в Мекку и Медину, пришёлся в этом году на начало зимы, жара в этой области была такая сильная, что паломники не могли исполнять обряд шествия вокруг святилища в своей обычной одежде. Они отправились на празднество, надев лёгкие широкие туники. Однако Баб, в знак почтения, не снял ни тюрбана, ни плаща. В Своём обычном одеянии, Он с величайшим достоинством и спокойствием, просто и с благоговением обошёл Каабу и совершил все предписанные религиозные обряды.
[1.] Декабрь 1844 г. от Р.Х.В последний день паломничества в Мекку Баб встретился с мирзой Мухитом-и-Кирмани. Тот стоял, смотря на Чёрный Камень, когда Баб подошёл к нему, взял за руку и обратился с такими словами: «О Мухит! Ты считаешь себя одним из самых выдающихся лиц общины шайхи и видным толкователем её учения. В душе своей ты даже претендуешь на то, что являешься одним из преемников и законных наследников этих двух великих Светочей, этих Звёзд, возвестивших зарю Божественного водительства. Смотри, мы оба сейчас стоим в пределах этой величайшей святыни. В этих чистейших пределах Тот, Чей Дух обитает здесь, может немедленно явить Истину и отличить её от лжи, а праведность -- от заблуждения. Истинно говою Я, никто, кроме Меня, в сей День, ни на Западе, ни на Востоке, не может заявить, что является Вратами, ведущими людей к познанию Бога. Моё доказательство то же, коим была установлена истинность Пророка Мухаммада. Спрашивай Меня, о чём хочешь. В сей миг Я обещаю открыть такие стихи, которые докажут правоту Моей миссии. Ты должен будешь либо безоговорочно покориться Моему делу, либо совершенно отвергнуть его. Другого выбора у тебя нет. Если отвергнешь Моё Дело, Я не отпущу твоей руки до тех пор, пока ты публично не объявишь, что не признаёшь Истины, провозглашённой Мною. Так откроется всем Тот, кто речёт Истину, а тот, кто говорит неправду, будет осужден на вечные страдания и позор. Тогда явится путь Истины, и станет он очевиден для всех людей.»
Этот решительный вызов, столь неожиданно брошенный Бабом мирзе Мухиту-и-Кирмани, поверг его в полное смятение. Прямота, могущественное величие и сила этого призыва сломили его. Несмотря на свой возраст, авторитет и учёность, он почувствовал себя, перед лицом этлшл Юноши, словно беспомощная птичка в когтях могучего орла. Смущённый и напуганный сверх всякой меры, он ответил: «Господь мой и Повелитель! С того дня, как я увидел Вас в Карбиле, я почувствовал, что наконец нашёл и узнал Того, Кого искал. Ныне отрекаюсь от тех, кто не признал Вас, и презираю всякого, кто допускает малейшее сомнение в Вашей непорочности и святости. Прошу простить мою слабость и дать мне ответ в моём состоянии растерянности. С позволения Божиего на этом самом месте, в пределах этой святыни, я смогу присягнуть Вам в верности и воспрянуть ради служения Вашему Делу. Если мои заявления окажутся неискренними, если в сердце своём я не уверую в то, что изрекают мои уста, я сочту себя совершенно недостойным милости Пророка Божиего, и буду рассматривать свой поступок как явное вероломство по отношению к Али, Его избранному преемнику».
Баб, внимательно слушавший его речь, и хорошо осведомлённый о его беспомощности и малодушии, ответил: «Истинно говорю Я, уже теперь Истина явлена и отделена от неправды. О святилище Пророка Божиего, и ты, Куддус, уверовавший в Меня! Вас беру Я в свидетели в сей час. Вы слышали и видели всё, что произошло между Мною и им. Будьте свидетелями сему, а Бог, сущий, воистину, превыше вас, есть величайший и окончательный Свидетель Мой. Он есть Всевидящий, Всезнающий, Всемудрый. О Мухит! Выскажи все свои затруднения и Я, с Божией помощью, раскрою уста и разрешу все твои проблемы, дабы ты засвидетельствовал о превосходстве Моих изречений и постиг, что никто, кроме меня, не способен проявить Мою мудрость.»
Мирза Мухит принял предложение Баба и задал Ему несколько вопросов. Под тем предлогом, что ему необходимо срочно отправиться в Медину, он выразил надежду, что получит текст обещанного ответа перед тем, как покинет этот город. «Я удовлетворю твою просьбу,-- заверил его Баб.-- На пути в Медину Я, с Божией помощью, явлю Мой ответ на твои вопросы. Если Я не увижу тебя в этом городе, ты непременно получишь Мое письмо сразу же по прибытии твоём в Карбилу. Я ожидаю от тебя, что ты поступишь только так, как велят справедливость и искренность. "Если делаешь ты добро, то делаешь его себе самому; а если творишь зло, то делаешь это против себя самого." "Бог, воистину, независим ото всех созданий Своих."»[1]
[1.] Стихи Корана.Мирза Мухит перед отъездом ещё раз выразил твердую решимость исполнить своё торжественное обещание. «Что бы ни случилось, я не покину Медину,-- уверил он Баба,-- пока не исполню своего завета с Вами». Как пылинка, несомая шквальным ветром, неспособный противостоять всеохватному величию провозглашённого Бабом Откровения, в ужасе бежал он от Него. Пробыв короткое время в Медине, он, вопреки данному слову и не слушая голоса совести, он уехал в Карбилу.
Баб, верный Своему обещанию, на пути из Мекки в Медину явил ответ на вопросы, смущавшие ум мирзы Мухита, и назвал этот трактат Сахифийи-и-Байну'л-Харамайн[1]. Мирза Мухит, получивший его в первые дни после своего прибытия в Карбилу, нисколько не был тронут его тоном и отказался признать изложенные в нём принципы. Его отношение к Вере имело характер тайного и упорного противодействия. Он то считал себя последователем и сторонником известного врага Баба, хаджи мирзы Карим Хана, то претендовал на роль самостоятельного лидера. В последние дни своей жизни, будучи в Ираке, он, сделав вид, что покорен Бахаулле, передал через одного персидского принца, жившего в Багдаде, желание встретиться с Ним. Он попросил, чтобы это свидание осталось в строгой тайне. «Скажи ему,-- ответил Бахаулла,-- что в дни Моего уединения в горах Сулайманиййе Я написал поэму, где изложил главные требования, предъявляемые ко всякому путнику, шествующему путём поиска Истины. Передай ему следующие стихи из этой поэмы: "Если жизнь свою сохранить стремишься, не приближайся к нашему двору; но если сердце твоё жаждет самопожертвования, приходи и приводи с собой других. Ибо таков путь Веры, если в сердце своём ты ищешь единения с Баха; коль отвергаешь ты сей путь, зачем ты досаждаешь нам? Прочь!" Если он захочет, то открыто и без всяких условий поспешит на встречу со Мной; если же нет, Я отказываюсь видеться с ним». Столь недвусмысленный ответ Бахауллы привёл мирзу Мухита в замешательство. Не в состоянии сопротивляться и не желая уступить, он немедленно по получении этого ответа отправился к себе домой в Карбилу. Немедленно по прибытии он заболел и через три дня скончался.
[1.] «Письмо, написанное между двумя гробницами.»Как только Баб совершил последний из обрядов, связанных с паломничеством в Мекку, Он написал шерифу этого святого города письмо, в котором ясным и недвусмысленным языком изложил отличительные черты Своей миссии и призвал воспрянуть и принять Его Дело. Это письмо вместе с некоторыми избранными Своими сочинениями Он передал Куддусу, поручив ему передать их шерифу. Но последний был так озабочен своими материальными делами, что не прислушался к словам, с которыми к нему обратился Баб, и не отозвался на Божественный Призыв. Вот что рассказывал хаджи Нийаз-и-Багдади: «В 1267 году хиджры[1] я отправился на паломничество в этот святой город, где имел честь встретиться с шерифом. Беседуя со мной, он сказал: "Помнится, в 60-м году, в сезон паломничества, меня посетил один юноша. Он передал мне запечатанную книгу, которую я охотно принял, но, будучи слишком занят, не смог тогда прочесть. Спустя несколько дней я снова встретился с тем юношей, и он спросил меня, имею ли я что-то ответить. Перегруженный работой, я и на этот раз не смог заглянуть в ту книгу. Таким образом, я не смог дать ему удовлетворительного ответа. Когда закончился сезон паломничества, однажды я приводил в порядок свои письма и случайно заметил среди бумаг упомянутую книгу. Я открыл её и нашёл на первых её страницах трогательную и замечательно написанную проповедь, за которой следовали стихи, тоном и языком изумительно напоминающие Коран. Всё, что я смог вынести из этой книги,--это что среди жителей Персии появился юноша, происходящий от семени Фатиме, из потомков семейства Хашима, и что он провозглашает новый призыв и объявляет о пришествии обещанного Ка'има. Однако я ничего не узнал об имени автора этой книги или обстоятельств, сопровождавших этот призыв." "Действительно, великое волнение охватило в последнее время эту страну,-- заметил я.-- Юноша из потомков Пророка, торговец по профессии, объявил, что слова Его являются Гласом Божественного вдохновения. Он публично заявил, что в течение нескольких дней с Его языка могут снизойти стихи, превосходящие количеством и красотой сам Коран, явление которого заняло у Мухаммада не менее двадцати трёх лет. Многие из жителей Персии, как из высших, так и из низших классов, как духовных лиц, так и светских, сплотились под Его знамёнами и добровольно пожертвовали собой на Его пути. В прошлом году, в последние дни месяца ша'бана[2] этот Юноша пал мученической смертью в Табризе, в провинции Азербайджан. Его преследователи думали, что смогут так погасить свет, зажжённый Им в этой стране. Однако после Его мученичества Его влиянием были охвачены все слои населения". Внимательно слушавший меня шериф выразил своё негодование по поводу поведения тех, кто преследовал Баба. "Да проклянёт Бог этих злодеев! -- воскликнул он.-- Они суть те же самые люди, что в былые дни подобным образом обошлись с нашими святыми и славными предками!" Этими словами шериф закончил беседу со мной».
[1.] 1850-1851 г. от Р. Х.Из Мекки Баб отправился в Медину. В первый день мухаррама 1261 года хиджры[1] Он уже был на дороге к этому святому городу. Приближаясь к нему, Он вспоминал волнующие события, навсегда увековечившие имя Того, Кто жил и умер в его стенах. Казалось, что сцены, красноречиво свидетельствующие о созидательной силе этого бессмертного Гения, нисколько не потускнев, вновь разыгрываются перед Его глазами. Он молился, когда подходил к этой священной гробнице, скрывавшей останки Пророка Божиего. Ступая по этой святой земле, Он также вспоминал светлого Предвестника Своего собственного Законоцарствия. Он знал, что на кладбище Баки', неподалёку от гробницы Мухаммада, погребены останки шайха Ахмада-и-Ахса'и, глашатая Его собственного Откровения, который, посвятив всю свою жизнь тяжкому труду, решил провести последние дни своей жизни в пределах этой святой гробницы. Здесь также явилось Ему видение тех святых мужей, пионеров и мучеников за Веру, что пали славной смертью на поле сражения и своей кровью обеспечили торжество Дела Божиего. Казалось, Своей лёгкой поступью Он вновь вызвал к жизни их священный прах. Казалось, что их тени всколыхнулись под возрождающим дыханием Его присутсвия. Они устремили свои взоры на Него, как будто воспрянув при Его приближении, спеша к Нему и приветствуя Его. Казалось, они обращаются к Нему с пламенной мольбой: «Не возвращайся на Свою родину, мы умоляем Тебя, о Возлюбленный сердец наших! Останься среди нас, ибо здесь, вдали от врагов, готовящих Тебе ловушку, Ты пребудешь в полной безопасности. Мы опасаемся за Тебя. Мы боимся заговоров и интриг Твоих врагов. Мы дрожим от мысли, что своими делами они осудят себя на вечные муки в аду.» «Не бойтесь,-- отвечал им неукротимый Дух Баба,-- Я пришёл в сей мир, дабы восславить жертвенность. Вам ведома сила Моей устремлённости; вы знаете степень Моего отрешения. Нет, молите Господа, вашего Бога, приблизить час Моего мученичества и принять Мою жертву. Возрадуйтесь, ибо и Я, и Куддус, будем преданы смерти на алтаре преданности Царю Славы. Кровь, которую суждено нам пролить на Его пути, оросит и наполнит жизнью сад нашего бессмертного блаженства. Капли этой священной крови станут семенем, из которого вырастет могучее Древо Божие,-- Древо, что соберёт под своей всеобъемлющей сенью народы и племена земли. Так что не печальтесь о том, что Я покидаю эту страну, ибо Я спешу исполнить Свою судьбу».
[1.] Пятница, 30 января 1845 г. от Р.Х.