Announcing: BahaiPrayers.net

=====================================================================

Эти благородные слова ещё звучали у муллы Хусайна в ушах, когда он отправился на выполнение своего опасного предприятия. Куда бы он ни попадал, к какому бы сословию он ни обращался, смело и без колебаний возглашал он Послание, доверенное ему его Наставником. Прибыв в Исфахан, он поселился в мадрисе Ним-Авард. Вокруг него собрались те, кто во время прошлого его посещения этого города знали его как любимого ученика сиййида Казима, посланного к знаменитому муджтахиду хаджи сиййиду Мухаммаду-Бакиру.[1] Последнего к этому времени уже не было в живых, и наследником его стал только что прибывший из Наджафа сын, занявший теперь место своего отца. Хаджи Мухаммад-Ибрахим-и-Калбаси был сильно болен и находился на пороге смерти. Ученики сиййида Мухаммада-Бакира, освободившись от сдерживающего влияния своего учителя и встревоженные странными доктринами, проповедуемыми муллой Хусайном, начали активно обвинять его перед хаджи сиййидом Асаду'ллой, сыном хаджи сиййида Мухаммада-Бакира. «Мулла Хусайн,-- жаловались они,-- в свой последний приезд смог склонить вашего великого отца на поддержку учения шайха Ахмада. Ни один из его беспомощных учеников не осмелился тогда возразить ему. Теперь он пришёл к нам как сторонник ещё более страшного противника, и защищает Его Дело ещё энергичнее и решительнее. Он упорно заявляет, что Тот, за Дело Кого он борется, есть Открыватель богодухновенной Книги, тоном и языком поразительно похожей на Коран. Всем жителям города он бросил вызов: "Явите подобную книгу, если вы правдивы". Скоро настанет день, когда весь Исфахан примет Его Дело!» Хаджи сийиид Асаду'лла давал на их жалобы уклончивые ответы. «Что мне сказать? -- наконец, вынужден он был заявить.-- Разве сами вы не свидетельствуете, что мулла Хусайн своим красноречием и неопровержимыми доводами заставил замолчать даже такого человека, как мой великий отец? И вы хотите, чтобы я, чьи знания и достоинство не сравнятся с заслугами моего отца, оспаривал то, что уже было одобрено им? Пусть каждый человек беспристрастно исследует его заявления. Если он будет удовлетворён -- хорошо. Если же нет, то пусть хранит молчание, дабы не запятнать славное имя нашей Веры».

[1.] «Народ собирался толпами, чтобы послушать проповедника. Он же поочередно восходил на все кафедры Исфахана, где мог говорить свободно, и провозглашал, что мирза Али-Мухаммад есть двенадцатый имам, то есть имам Михди. Он показывал и читал всем книги своего Наставника, говорил об их выразительности и глубине, подчёркивал чрезвычайную молодость пророка и рассказывал о явленных им чудесах.» (Граф де Гобино, "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 130.)

Убедившись, что им не повлиять на хаджи сиййида Асаду'ллу, его ученики обратились к хаджи Мухаммаду-Ибрахиму-и-Калбаси. «Горе нам,-- кричали они,-- ибо враги решили исказить священную Веру Ислама». Избрав мрачный и преувеличенный тон, они подчеркивали смелый характер идей, проповедуемых муллой Хусайном. «Молчите,-- ответил им хаджи Мухаммад-Ибрахим.-- Мулла Хусайн не из тех, кто легко поддаётся обману, и не может быть, чтобы он стал жертвой опасной ереси. Если ваши утверждения обоснованны и мулла Хусайн в самом деле принял новую Веру, ваша первая обязанность -- беспристрастно исследовать суть его учения, а не обвинять его, не получив полных и точных сведений. Если я выздоровею и силы мои восстановятся, первым долгом я намерен, если Богу будет угодно, лично исследовать этот вопрос и установить истину».

Этото строгий выговор со стороны хаджи Калбаси весьма смутил последователей хаджи сиййида Асаду'ллы. Приведённые в отчаяние, они обратились к губернатору города Манучер-хану, мутамиду'д-дауле. Этот мудрый и рассудительный правитель отказался вмешиваться в дела, которые, по его словам, касались лишь уламов. Он велел им воздержаться от смутьянства и не нарушать более покоя посланца. Его суровые слова рассеяли последние надежды интриганов. Таким образом, мулла Хусайн, избавившись от козней врагов, смог некоторое время спокойно продолжать свою деятельность.

Первым, кто принял Дело Баба в этом городе, был один веятель пшеницы, безоговорочно принявший Послание, стоило только Призыву достичь его ушей. С замечательной преданностью он служил мулле Хусайну, и благодаря общению с ним стал одним из ревностных сторонников нового Откровения. Спустя несколько лет, когда ему рассказали о волнующих подробностях осады крепости шайха Табарси, он почувствовал непреодолимое желание примкнуть к этим доблестным последователям Баба, поднявшимся на защиту своей Веры. Взяв с собой своё сито, он немедленно пустился в путь, стремясь скорее прибыть на поле этого памятного сражения. «Куда ты так торопишься?» - спрашивали его друзья, видя, в каком возбужденном состоянии бежит он через улицы и базары Исфахана. «Я иду на помощь,-- отвечал он,-- славным защитникам крепости шайха Табарси. Через это сито, которое я несу с собой, я намерен просеивать людей, которых встречу в городах на моём пути. Всех, кто будет готов принять это Дело, я попрошу присоединиться ко мне и немедленно отправиться на поприще мученической смерти». Такова была преданность этого юноши, что Баб в Персидском Байане так отозвался о нём: «Исфахан, этот выдающийся город, отличается религиозным рвением своих жителей-шиитов, учёностью своего духовенства и тем, что его обитатели, как высокого, так и низкого звания, ожидают близкого пришествия Сахибу'з-Замана. Во всех концах этого города есть религиозные учреждения. Тем не менее, когда явился Посланник Божий, те, что считали себя вместилищами учёности и толкователями тайн Веры Божией, отвергли Его Послание. Среди всех жителей этого средоточия учёности один лишь веятель пшеницы, как оказалось, познал Истину и облёкся в одеяние Божественных добродетелей!»[1]

«Воззри на землю Сад (Исфахан), которая в сём зримом мире -- величайшая из земель. Повсюду в её школах многочисленные рабы именуют себя учёными и ораторами. Во время избрания даже веятель пшеницы может облачиться в одежды первенства (превосходства над другими). Именно здесь сияет тайна изречения имамов касательно Явления: "Самые низкие создания станут самыми великими, и самые великие -- самыми униженными."» (" Le Bayan Persan," vol. 4, стр. 113.)

Среди сиййидов Исфахана лишь немногие,-- как, например, мирза Мухаммад-'Алий-и-Нахри, дочь которого впоследствии сочеталась узами брака с Величайшей Ветвью, мирза Хади, брат мирзы Мухаммада-'Али, и мирза Мухаммад-Ризай-и-Па-Кал'ийи,-- признали истину Дела. Мулла Садик-и-Хурасани, ранее известный под именем Мукаддас и прозванный Бахауллой Исму'ллаху'л-Асдак, по распоряжению сиййида Казима жил в Исфахане последние пять лет, готовя людей к пришествию нового Откровения. Он также был среди первых верующих, принявших Послание, провозглашённое Бабом.[2] Как только он узнал о прибытии муллы Хусайна в Исфахан, он немедленно поспешил к нему. Вот что рассказывал он о первом разговоре с ним, который произошёл ночью в доме мирзы Мухаммада-'Алий-и-Нахри: «Я попросил муллу Хусайна назвать мне имя Того, Кто объявил Себя обещанным Явлением. Он ответил: “Запрещено как спрашивать о Его имени, так и раскрывать его.” "Возможно ли будет для меня,-- спросил я тогда,-- подобно Буквам Живого, самостоятельно искать милости Всемилостивого, и через молитву узнать Его имя?" “Врата Его милости,-- ответил он,-- никогда не заперты пред лицом тех, кто ищет Его”. Я немедленно оставил его и попросил хозяина дома дать мне отдельную комнату, где я мог бы в одиночестве и спокойно помолиться Богу. Погрузившись в размышление, я вдруг вспомнил лицо Юноши, Которого неоднократно встречал в Карбиле, когда, заливаясь слезами, Он молился у входа в гробницу имама Хусайна. Тот же самый лик сейчас вновь предстал перед моими глазами. В моём видении мне казалось, что я созерцаю то же самое лицо, те же черты, выражающие неописуемую радость. Взглянув на меня, Он улыбнулся. Я стал приближаться к Нему, готовый броситься к его ногам. Я уже склонялся к земле, когда эта сияющая фигура вдруг исчезла. Охваченный неописуемой радостью, я побежал к мулле Хусайну, который восторженно принял меня и уверил, что я наконец достиг цели. Однако он приказал мне сдержать свои чувства. Не говорите никому о Вашем видении,-- попросил он меня,-- время для этого ещё не настало. Вы уже собрали плоды Вашего терпеливого ожидания в Исфахане. Вы должны теперь отправиться в Кирман и сообщить об этом Послании хаджи Карим-Хану. Оттуда Вам следует поехать в Шираз и постараться пробудить его жителей из состояния беспечности. Я надеюсь присоединиться к Вам в Ширазе и разделить с Вами блаженство общения с нашим Возлюбленным».[3]

[1.] Подразумевается брак Абдул-Баха с Мунире-Ханум.

[2.] Гобино (стр. 129) среди первых верующих в этом городе упоминает также муллу Мухаммада-Такий-и-Харати, известного юрисконсульта.

[3.] «Пребывание Бушру'и в Исфахане закончилось великой победой для Баба. Многие блистательные личности его стараниями обратились в Веру; однако так уж устроен мир, что это вызвало ожесточённую ненависть официального духовенства, перед чем он вынужден был смириться и покинуть город. Обращение в новую веру муллы Мухаммада-Такий-и-Хирати, первоклассного юрисконсульта, разозлило их чрезвычайно, ибо он, полный рвения, каждый день ходил на мамбар и открыто говорил там о величии Баба, которому он приписал положение На'иб-и-хасса двенадцатого имама.» (А. Л. М. Николя. "Siyyid Ali-Muhammad dit le Báb," стр. 255.)

Из Исфахана мулла Хусайн отправился в Кашан. Первым, кто вступил в этом городе в ряды верующиз, был хаджи мирза Джани, прозванный Пар-Па, известный торговец.[1] Среди друзей муллы Хусайна был известный богослов сиййид Абду'л-Баки, житель Кашана и член общины шайхи. Хотя сиййид близко общался с муллой Хусайном во время пребывания того в Наджафе и Карбиле, он не смог пожертвовать своим положением и властью ради Послания, что принёс ему его друг.

[1.] Согласно «Кашфу'л-Гита» (стр. 42-45), жители Кашана называли хаджи мирзу Джани хаджи мирзой Джаний-и-Бузургом, чтобы отличить его от тёзки, тоже кашанского купца, которого звали хаджи мирза Джани-и-Турк, или Кучик. У первого из них было три брата, старшего из которых звали хаджи Мухаммад-Исма'ил-и-Забих, второго -- хаджи мирза Ахмад, а третьего -- хаджи Али-Акбар.

Прибыв в Кум, мулла Хусайн нашёл, что его жителей совершенно не готовы внять его зову. Семена, посеянные им среди них, так и не взошли до того времени, когда Бахаулла был сослан в Багдад. В те дни хаджи мирза Муса, уроженец Кума, принял новую Веру, отправился в Багдад и там встретился с Бахауллой. В конечном итоге он осушил чашу мученичества на Его пути.

Из Кума мулла Хусайн отправился прямиком в Тегеран. Во время своего пребывания в столице он жил в одной из комнат мадрисе мирзы Салиха, более известного под именем Пай-и-Минар. Хаджи мирза Мухаммад-и-Хурасани, лидер тегеранской общины шайхи, выполнявший в этом учреждении роль наставника, принял муллу Хусайна, но не откликнулся на его призыв принять Послание. «Мы лелеяли надежду,-- сказал он мулле Хусайну,-- что после смерти сиййида Казима ты будешь защищать интересы общины шайхи и выведешь её из состояния упадка, в котором она теперь пребывает. Однако ты, судя по всему, изменил этому делу. Ты разрушил наши самые заветные мечты. Если ты будешь продолжать распространение этой вредной доктрины, то от шайхи в этом городе не останется и следа». Мулла Хусайн уверил его, что он не собирается надолго задерживаться в Тегеране, и что он вовсе не намерен принижать или подавлять учение шайха Ахмада и сиййида Казима.[1]

[1.] «Он провел несколько дней в столице, но на публике не появлялся. Он ограничился конфиденциальными беседами с лицами, которые посещали его. Таким образом, он встретился со многими людьми и убедил в своей доктрине большое число ищущих. Какждый хотел посетить его или зазвать в гости, и как царь, Мухаммад-Шах, так и его министр, хаджи мирза Акаси, будучи истинными персами, не упустили шанса пригласить его к себе. Он изложил им свою доктрину и дал им книги своего Наставника». (Граф де Гобино, "Религии и философии в Центральной Азии", стр. 131.)

Во время своего пребывания в Тегеране мулла Хусайн каждый день уходил из своей комнаты рано утром и возвращался лишь через час после заката солнца. По возвращении он тихо заходил в свою пустую комнату, закрывал за собой дверь и оставался там до следующего дня.[1] Мирза Муса, Акай-и-Калим, брат Бахауллы, рассказал мне следующее: «Вот что я слышал от муллы Мухаммада-и-Му'аллима, уроженца Нура в провинции Мазиндаран, одного из горячих поклонников шайха Ахмада и сиййида Казима: В те дни я считался одним из любимых учеников хаджи мирзы Мухаммада и жил в той же школе, где он учил. Мы жили в соседних комнатах и поддерживали близкие отношения. В тот день, когда он беседовал с муллой Хусайном, я слышал их разговор от начала до конца, и был глубоко тронут пламенностью, красноречием и эрудицией этого молодого незнакомца. Я был поражён уклончивыми ответами, высокомерным и презрительным поведением хаджи мирзы Мухаммада. В тот день я был зачарован этим юношей и возмущён недостойным поведением моего учителя по отношению к нему. Однако я не выдал своих чувств и сделал вид, будто не знаю о его споре с муллой Хусайном. Я был охвачен страстным желанием увидеться с последним, и в полночь мне удалось посетить его. Он не ожидал меня, но я постучал в дверь и обнаружил, что он не спит, а сидит с зажжённой лампой. Он любезно принял меня и обратился ко мне чрезвычайно вежливо и учтиво. Я раскрыл ему обуревающие меня чувства, и когда я говорил, слёзы, с которыми я ничего не мог сделать, текли у меня из глаз. «Теперь я вижу,-- сказал он мне,-- почему мне суждено было поселиться в этом месте. Твой учитель высокомерно отверг это Послание и с презрением отозвался о его Авторе. Но я надеюсь, что его ученик, в отличие от своего наставника, признает эту истину. Как твоё имя и из какого ты города?» «Моё имя,-- ответил я,-- мулла Мухаммад, по прозвищу Му'аллим. Я происхожу из Нура, что в провинции Мазиндаран». «Скажи мне,-- осведомился он,-- есть ли сейчас в семье покойного мирзы Бузурга-и-Нури, который был так широко известен своим добрым характером, обаянием, художественными и научными достижениями, кто-нибудь, что оказался достоин славных традиций этого великого дома?» «Да,-- ответил я,-- среди его сыновей есть один, Который выделяется теми же характерными чертами, которыми обладал Его отец. Добродетельной жизнью, высокими достижениями, любезностью и широтой взглядов Он показал Себя благородным сыном благородного отца». «Чем занимается Он?» - был его следующий вопрос. «Он утешает опечаленных и кормит голодных»,-- ответил я. «Каковы Его чин и положение?» «Он не занимает никакой должности,-- сказал я,- помимо того, что он помощник бедняков и чужестранцев». «Как Его зовут?» «Хусайн-'Али». «В какой из манер письма Своего отца Он преуспел более всего?» «Его любимая манера письма -- шикасте-наста'лик.» «Как проводит Он своё время?» «Он гуляет в лесах и наслаждается красотами природы.»[2] «Сколько Ему лет?» «Двадцать восемь.» Энтузиазм, с которым мулла Хусайн расспрашивал меня, и наслаждение, которое доставляла ему каждая сообщаемая мной подробность, сильно удивили меня. Повернувшись ко мне с лицом, сияющим от радости и удовлетворения, он задал мне ещё один вопрос: «Я полагаю, ты часто видишься с Ним?» «Я часто посещаю Его дом»,-- ответил я. «Не передашь ли ты Ему,-- спросил он,-- одну ценную вещь от меня?» «Конечно»,-- ответил я. Тогда он передал мне свиток, завернутый в кусок ткани, с просьбой вручить это Ему на следующий день утром. «Если Он соблаговолит ответить,-- добавил он,- не будешь ли ты так добр передать мне Его ответ?» Я взял у него этот свиток, и на следующий день встал на рассвете, чтобы исполнить его желание.

[1.] Самандар сообщает (рукопись, стр. 2), что мулла Хусайн, приехав из Шираза в Тегеран в 1260 г.х., привёз с собой Скрижаль, явленную Бабом для Мухаммад-шаха.

[2.] «Как-то раз,-- пишет д-р Дж. Э. Эсслемонт,-- Абдул-Баха, старший сын Бахауллы, рассказал автору этих строк следующие сведения о юности Своего отца: "С самого детства Он был чрезвычайно добр и великодушен. Он был большой любитель жизни на природе и большую часть Своего времени проводил в саду или на полях. Он обладал необыкновенной притягательной силой, которую ощущали все. Народ всегда толпами собирался вокруг Него. Министры и придворные всегда окружали Его, а дети были от Него просто без ума. Когда Ему было всего 13 или 14 лет, Он прославился Своей учёностью... Когда Бахаулле было 22 года, умер Его отец, и правительство высказало желание, чтобы Он наследовал Своему отцу на посту министра, как это было в обычае в Персии, но Бахаулла не принял предложения. Тогда премьер-министр сказал: «Предоставьте его самому себе. Это положение недостойно его. Он стремится к более высокой цели. Я не могу понять его, но убежден, что он предназначен для великого поприща. Помыслы Его не сравнимы с нашими. Оставьте его в покое.»"» («Бахаулла и Новая Эра», стр. -----)

Подойдя к дому Бахауллы, я увидел Его брата, мирзу Мусу, который стоял у двери; я сообщил ему о цели моего визита. Он ушёл в дом и вскоре вернулся с приглашением войти. Меня ввели в Его комнату, и я передал мирзе Мусе свиток, который он положил перед Бахауллой. Он велел нам обоим садиться. Развернув свиток, Он бегло просмотрел его содержание, и начал громким голосом зачитывать нам некоторые отрывки. Я сидел, очарованный сладостью Его мелодичного голоса. Прочитав страницу свитка, Он обратился к Своему брату и сказал: «Муса, что ты скажешь? Истинно говорю Я, всякий, кто верит в Коран и признаёт его Божественное происхождение, и при этом хотя бы на мгновение усомнится в том, что эти волнующие слова одарены той же возрождающей силой, такой человек, без сомнения, ошибся в своём суждении и уклонился от пути справедливости.» Более Он ничего не сказал. Отпуская меня, Он поручил мне передать мулле Хусайну в виде подарка от Него головку русского сахара и пакет чая[1], и выразить ему уважение и любовь.

[1.] Поскольку чай и этот сорт сахара были в те времена чрезвычайно редки в Персии, среди высших классов они использовались как подарки.

Я встал, исполненный радости, поспешил назад к мулле Хусайну и передал ему подарок и слова Бахауллы. С какими радостью и восторгом он принял их от меня! Словами невозможно описать его эмоции. Он вскочил на ноги, со склонённой головой принял из моих рук подарок и горячо поцеловал его. Затем он обнял меня, поцеловал мои глаза и сказал: «Мой дорогой и возлюбленный друг! Я молюсь о том, чтобы точно так же, как ты обрадовал моё сердце, Бог одарил тебя вечным счастьем и наполнил твоё сердце непреходящим блаженством.» Поведение муллы Хусайна крайне изумило меня. Какими узами, думал я, соединены эти две души? Что могло зажечь пламя такой горячей дружбы в их сердцах? Почему мулла Хусайн, для которого роскошь и царские привилегии были ничтожнейшей суетой, так обрадовался при виде столь незначительного подарка от Бахауллы? Я был озадачен и никак не мог разгадать эту тайну.

Через несколько дней мулла Хусайн отправился в Хурасан. Прощаясь со мною, он сказал: «Не проговорись никому о том, что ты видел и слышал. Пусть эта тайна хранится в твоём сердце. Не раскрывай никому Его имени, ибо те, кто завидует Его положению, восстанут против Него. В часы своих размышлений молись Вседержителю, чтобы Он охранил Его, чтобы через Него Он возвысил униженных, обогатил бедных и спас падших. Тайна происходящего сокрыта от наших глаз. Наш долг - возвышать призыв Нового Дня и провозглашать всем людям Божественное Послание. Многие в этом городе прольют свою кровь на этой стезе. Их кровью оросится Древо Божие, пышно вырастет оно, и под сенью его соберётся всё человечество.»"»